Аттестат зрелости
Шрифт:
– Узнала, хотя ты почти неузнаваем, - фыркнула Светлана.
– Чего обрился? В армию, вроде, рано...
– Новую жизнь начинаю, - важно изрёк Окунь.
– Черт с ними, с волосами.
– Если мне не изменяет память, ты уже третий раз в этом году начинаешь новую жизнь, то рыжим становишься, то чёрным, - опять фыркнула Светлана без малейшего намека на улыбку. Очень ей не нравилось, что Окунь так по-хозяйски ведет себя за столом: уплетает за обе щеки варенье, сам себе чай наливает…
– Слушай, а ты зачем пришёл сюда? – сказала она враждебно.
–
– Уж прямо и тобой.
– А кем? Все по лесу мотались, а она одна на лыжне сидела.
– Подумаешь, герой какой, - проворчала Светлана, понимая, однако, что зря так говорит. И вдруг, поражённая неожиданной догадкой, спросила. – Ты дурить ей голову задумал, да?
Окунь посмотрел недобро в её холодные глаза:
– А тебе что? Какое твоё дело?
– Я - её подруга.
– Зачем я к Насте пришел - не твоя печаль, не лезь не в своё дело!
– Это как раз моё дело, а Настя не по твоему нахальному носу!
Послышались шаги, в кухню вошла Настя, и Окунь с Рябининой замолчали, буравя друг друга злыми глазами. В кухне зазвенела неловкая тишина, слышно было, как тикали часы на руке у Окуня.
– Я пойду, Настя! – звонко сказала Светлана.
Настенька хотела остановить подругу, но та лишь раздраженно махнула рукой и вышла. Настя проводила Светлану, печально смотрела, как та одевается, спросила тихо:
– Ты обиделась?
– Нет. Всё нормально, - и вышла из квартиры, крепко щёлкнув замком.
– Вы поругались?
– спросила Настя у Окуня, вернувшись в кухню.
– Нет, только любезностями обменялись, - и не выдержал, запальчиво сказал: - Много на себя берёт твоя Рябинина, думает, что всем указывать может!
– Неправда, Вася. Она просто не любит тебя, а кого Светка не любит, тому она не будет улыбочки строить, а вот ради меня хоть что сделает, хоть в драку полезет. Потому что любит меня, а я - её, и она - моя лучшая подруга, и ты плохо говорить о ней не смей. А когда тебя выписали?
– Сегодня.
– Ну что же. Ты выздоровел. Моё комсомольское поручение выполнено, - произнесла Настя, не глядя на Окуня.
Тот округлил глаза:
– Так ты по поручению ко мне ходила?
– Ну, конечно, я ведь говорила тебе об этом, - ей стало душевно плохо: не скажешь же ему, что посещала его в больнице не только по поручению. Зачем? Все равно ничего между ними не будет.
Окунь ушёл, тихо прикрыв за собой дверь, а Настя сидела и плакала. Она смотрела в окно. Слёзы текли по лицу, капали в чашку с чаем, а Настя не вытирала их. Окунь вышел из подъезда, остановился на автобусной остановке, закурил. Настя смотрела на него из окна и плакала.
Окуня в школе встретили шумно. Одни подхихикивали над его новой стрижкой «а ля-лысый», как выразился Сенечка Ерошкин, другие смотрели на него удивительно: что ни говорите, а Окунь - молодец, не бросил Веселову в лесу.
Васька хмуро кивнул парням, прошёл к своему столу,
– В вашем классе не принята дружба девочек с мальчиками?
– скосила она глаза на Герцева, пересевшего от неё к Оленькову.
– Принята, но это же Герцев, он у нас девушко-ненавистник. А я - нет, поэтому предлагаю верную руку, на которую можно опереться.
– Вообще-то у вашего Герцева руки, кажется, покрепче, - съехидничала новенькая, но Окунь не обратил на это внимания и спокойно закончил:
– ...и пламенное сердце, способное любить. Меня зовут Василий Окунь.
– Базиль? Прелестно, а я - Виктория, это значит -победительница.
– Вот и познакомились, - галантно склонил голову Окунь.
Оленьков, проходя мимо, бросил:
– Его ещё Рыбой зовут.
– Фи!
– притворно надула губки Виктория.
– Рыба – это уже не пылкое сердце.
Окунь со смехом ответил, что он холоден только к девам их класса, но Виточка, разумеется, не в счёт. И подумал: «А ты не такая уж и победительница, если Герцев к Оленькову сбёг».
И «закрутили» они любовь. Виктории было необходимо окружение поклонников и поклонниц - тоже. Она хорошо училась, была красивой и остроумной. Парни, как мотыльки, слетались на свет её красоты. Окунь только усмехался, когда Виктория «лапшу на уши вешала» простофилям вроде Чарышева, а в классе с легкой руки Рябининой её стали звать Инфантой. Окунь её не ревновал, ведь Виктория однажды призналась ему, когда он, прощаясь, поцеловал её в подъезде дома:
– Окунёк, это всё так себе, они, лопушки, даже и целоваться не умеют, это всё для развлечения...
– И я для развлечения?
– Ну, ты хоть целоваться умеешь, - усмехнулась Виктория, уходя от прямого ответа.
Как-то она спросила:
– А этот гладиатор ваш, Герцев, он ни с кем не ходит?
– Я же говорил, он вообще девчонок презирает. Да на кой он тебе сдался? Ничего у тебя с ним не выйдет, дело глухо, сколько девчонки ему записки пишут, а он - как пень.
– Ох, ты - не выйдет! Захочу - и выйдет, - и даже ножкой притопнула.
– Захочу, и этот побежит за мной!
В тот день они не поссорились: Окунь крепче обнял девушку и поцеловал в мягкие губы, пахнущие помадой.
Поругались они, и серьезно, когда Герцев не пришёл к ней на новогоднюю вечеринку. Родителей Виктории не было дома, они уехали куда-то в отпуск. Осипова была дома одна, никто из приглашенных «бэшников» не пришел. Окунь оказался единственным гостем. Но ему, как Васька приметил, Виктория была не очень рада. И спросил:
– Что, не прибежал к тебе Герцев?
– Ох, отстань, надоел ты мне, - Виктория лениво пускала в потолок сигаретный дым.