Аттестат зрелости
Шрифт:
Слово за слово – разговорились о каких-то пустяках, кажется, он спрашивал тогда про Ваську Окуня. А кончилось тем, что Одуванчик позвал Кольку к себе домой «прочистить мозги»: «Опохмелишься, и калган перестанет болеть, средство – верняк», - сказал Одуванчик, полуобняв Чарышева за плечи.
И Колька пошёл: голова болела нестерпимо, а тут предлагалось дармовое угощение, и недалеко – в соседнем подъезде, где Одуванчик жил у очередной «дамы сердца». Почему-то он всегда так навеличивал своих многочисленных подруг, липнувших к нему не из-за красоты – Одуванчик, пожалуй, был безобразный – из-за денег, которые у
Потом к Одуванчику заявились какие-то ребята, пили водку, и Колька опять нахлестался до землетрясения: шёл потом домой, а земля качалась под ногами – «улица, улица, ты, брат, пьяна...»
Одуванчик пел блатные песни, подыгрывая себе на гитаре, парни вторили ему невпопад, но Одуванчик не сердился, лишь скалил крупные зубы. Он был трезв. Он всегда был трезв, но «под кайфом»: глушил чифир - до смоляной черноты заваренный чай, зато подручных своих держал под хмельком, «на взводе», когда, как говорится, и море по колено, и сам черт почти брат.
Когда выпили всю водку, сели играть в карты. Сел и Колька. Подначивали его парни, мол, новичку всегда везёт. Но Кольке не повезло. За один час он проиграл Одуванчику двести рублей. А где он мог взять такую сумму? Одуванчик дал ему отсрочку на полгода при условии, что это время Колька при нем будет шестёркой, холуём, рабом... Сможет раньше отдать долг – освободится, не сможет – ему же хуже, но вернуть всё должен не позднее указанного срока. Колька заикнулся, нельзя ли вернуть долг по частям, но Одуванчик презрительно рассмеялся в лицо: «Это тебе, мальчишечка, не магазин, где продают товары в кредит. Это – карточный долг, деньги на кон, или будет, как я сказал! Я и так против закона иду, а по закону тебе надо кишки выпустить, если долг не отдаёшь».
Колька посмотрел в тяжёлые и холодные глаза Одуванчика, на злобные лица его подручных и понял, что убьют в самом деле, не оробеют.
Так вот Колька и начал двойную жизнь. День в школе – благовоспитанный молчаливый паренёк. Правда, он скоро перестал быть благовоспитанным: начал курить, сначала тайком, потом смелее, и уже козырял перед ребятами в школьном туалете дорогими сигаретами, но откуда у него появились деньги, он не обмолвился даже другу Серёжке Герцеву. Впрочем, нет у него сейчас друга. Видел Серёжка, что неладное что-то с Колькой, пробовал поговорить с ним, а Колька только огрызался да хамил, однажды послал Серёжку вообще в неизвестном направлении, но и не так уж и далеко, и Герцев, обидевшись, перестал с Чарышевым разговаривать.
А время шло-шло, подходил срок расчета с Одуванчиком, денег же не было. Страх придавил Кольку к земле, не давал покоя. В компании своего «шефа» он чувствовал себя затравленным волчонком, которому, куда ни кинься – всюду красные флажки, а перепрыгнуть через эти флажки ни сил, ни смелости нет...
Пробовал Колька взбунтовался. Это было как раз в тот день, когда Ваську Окуня «меченым» сделали. Одуванчик долго не разговаривал, при Ваське лишь хлестанул разок по носу, зато потом Кольке досталось, неделю в школу ходить не мог: «свора» Одуванчика «оттянулась» на Кольке от души, наверное, вымещали на нём собственный страх перед Одуванчиком. С тех пор Чарышев жил, с ужасом ожидая дня расплаты. Хорошо, если просто «меченым» сделают, как Окуня, а если... Ох, как хорошо знает Колька, что Одуванчик и его приятели
Чарышев смотрел на танцующих и не видел их. Ударник так рьяно колотил по своим барабанам, что Чарышев не услышал, как подсел к нему Окунь, толкнул в бок:
– Здорово!
– Привет... – откликнулся Чарышев.
Окунь был грустен: только что пытался пригласить на танец Настеньку Веселову, впервые увидев её с того времени, как она ушла из школы, но девушка не пошла с ним танцевать. Та же проблема и у Кольки: Томочка Тимирязева так глянула в его сторону, что Колька и подойти побоялся.
– Ну что, парнишки, девочки ваши - тю-тю? – Одуванчик опустился рядом на скамью. Он сложил пальцы щепотью, потёр их друг о друга.
– На них надо действовать вот этим. Когда монеты есть, ни одна не устоит. А вы что? Голодранцы!
– Пошёл ты!
– выругался Окунь.
Одуванчик оскалил в улыбке крупные зубы, пригладил пушистые бакенбарды, похлопал Окуня по плечу:
– Гуляй, малыш, гуляй. Ты своё уже получил, а за Коликом должок ещё имеется, покалякать с ним надо.
Окунь стряхнул брезгливо с плеча руку Одуванчика, встал:
– А мне и самому с тобой говорить не хочется.
– Ну-ну...
– ухмыльнулся Одуванчик.
– Гуляй!
– и когда Окунь отошёл, придвинулся поближе к Чарышеву, дружелюбно обнял его за плечи и ласково спросил:
– Ты не забыл про тридцатое июня?
Колька вздрогнул, отпрянул в сторону, но жёсткие пальцы Одуванчика пригвоздили его к месту.
– Не трепыхайся! Должок готовишь?
– глаза Одуванчика заледенели, желваки забегали под кожей на скулах, твёрдый кулак уперся в Колькин бок.
– Где я возьму?
– растерянно пробормотал Колька. – Нет у меня сейчас...
– Это не моё дело!
– Отец приедет, убьёт, - с тоской сказал Колька, - а денег не даст. – Он действительно боялся отца, человека крутого, с тяжёлой рукой - всю жизнь работал каменщиком.
– Ха-ха! Да тебя отец до сих пор ремешком гладит?
– загоготал Одуванчик так, что на него стали оглядываться.
– Да ты сопливый совсем! Ха-ха! А сам-то каким местом думал? Жо…?
Колька, униженный, раздавленный, съёжился. Одно было у него желание: провалиться сквозь землю, растаять в воздухе, но Колька не был героем волшебной сказки.
– Игорь, дай отсрочку, - попросил с надеждой.
– Дай. Сдам экзамены, заработаю - отдам. А, Игорь?
Колька со щенячьей преданностью смотрел на Одуванчика. Тот встал, потянулся до хруста в плечах, поманив за собой Кольку, пошёл по аллее вглубь парка.
– Отсрочки не дам, - сказал Одуванчик, когда зашли в темную часть парка.
– Но отработать можешь. Сегодня. Нам дело надо провернуть, а Гешка, падла, в вытрезвитель залетел, пьёт, гад, за рулем!
«С тобой попробуй не запей», - подумал Колька.