Аттила, Бич Божий
Шрифт:
— А также тот, чьей главной обязанностью является забота о благополучии вашей светлости? — вкрадчиво предложил Гераклий.
— Ты что ли? Да, да, конечно, но поторапливайся. Другие тоже могут прочесть сие предсказание.
— Будет исполнено, ваша светлость. Час-полтора — и корабль в вашем распоряжении. Но, пока я еще здесь, позвольте предостеречь вас от немедленного отплытия.
— Это еще зачем? — раздраженно спросил Валентиниан.
— А что, если Аэций все же одержит верх над Аттилой, ваша светлость, и, вернувшись в Италию, обнаружит, что трон свободен?.. — Гераклий пожал плечами и развел руки в стороны — остальное, мол, вы и сами можете додумать.
— Понимаю, Гераклий, понимаю, — беспокойно произнес Валентиниан после паузы. — Аэций давно уже желает сместить нас и узурпировать нашу власть. Думаешь, он попытается воспользоваться нашим отсутствием для того, чтобы забрать трон себе?
— История Рима, ваша светлость, полна печальными примерами того, как тщеславные полководцы завладевали императорским пурпуром — узурпатор Иоанн, к примеру, в те годы, когда вы были совсем еще ребенком.
— Хорошо, — неохотно уступил император. — Зафрахтуй судно, но с отплытием мы пока повременим. Полагаю, если Аттила победит, мы узнаем об этом
— Очень мудрое решение, ваша светлость.
«Лагерь союзников близ Дурокаталауна [написал Тит в “Liber Rufinorum”], провинция Лугдунская Сенония, диоцез Галлии. Год консулов Маркиана Августа и Адельфия, XII июльские календы [62] .
Наша помощь жителям Аврелиана подоспела весьма кстати. Когда римляне и их союзники подошли к городу, гунны были уже в его предместьях. Не дав нам возможности блокировать его войско у крепостных стен, Аттила, всегда проявлявший себя осмотрительным стратегом, снял осаду и отступил за Секвану. Важная победа Аэция и неудача Аттилы: взятие Аврелиана позволило бы обосновавшимся там гуннам предпринять со временем наступление на Аквитанию, вотчину визиготов.
Не перестаю восхищаться Аэцием. Узнав о том, что визиготы решили в конце концов присоединиться к нам, он немедленно затеял переговоры с прочими федератами Галлии, что повлекло за собой массу утомительных поездок и всевозможных уловок, призванных склонить федератов к принятию нашего предложения. Итог: собранная за предельно короткий промежуток времени огромная армия, единая в своем страхе и ненависти к гуннам. К римской армии и их могущественному союзнику, визиготам, добавились большие контингенты аланов, франков, бургундов и даже армориканцев (последние, наверное, в конечном счете осознали, что римское правление предпочтительнее “освобождения” Аттилы). Вот уж действительно странное зрелище: римские солдаты, мирно общающиеся с бывшими врагами. Единственным нашим слабым звеном мне видится Сангибан, король аланов, который, вступив в соглашение с гуннами, пытался предательски сдать Аттиле Аврелиан. К счастью, заговор был вовремя раскрыт; Сангибан снова с нами, но, полагаю, все уже поняли, что с ним и его людьми следует держать глаз востро.
Федераты, особенно франки и визиготы, похоже, неплохо вооружены. У каждого из их воинов имеется круглый щит и либо копье, либо несколько дротиков, не говоря уж о ножах и метательных топориках. Почти все они по-прежнему с презрением относятся к доспехам, но вот шлемами обзавелись уже многие. Те, кто побогаче, могут позволить себе мечи и лошадей. Понятие “дисциплина” нашим германским союзникам не знакомо, но вот храбрости их и решительности позавидовал бы любой римлянин. Наши, римские, войска гораздо лучше обучены, но вот обмундирование солдат и их оружие оставляют желать лучшего, — многие продолжают обходиться тем, что уже давно следовало превратить в лом. Беда в том, что одни наши военные fabricae, вроде тех, что расположены в Аугуста-Тревероре или Лауриаке, которые стоят на оставленных или федератов территориях, больше не функционируют, а галльские же — к примеру, дурокорторская и стратисбургская (до недавнего разграбления этих городов Аттилой) — из-за недостаточного финансирования выпускали в последнее время меньше продукции, чем ее требовалось армии. Большая часть нашего обмундирования поступала в последнее время с fabricae в Северной Италии — кремонской, веронской и т. д. Но пару месяцев назад прекратились и эти поставки, почему — никто объяснить не может. (Аэций полагал, что это дело рук завистника Валентиниана.) Тем не менее, когда полководец уличил трех управляющих армейскими фондами в растрате государственных денег (они были немедленно уволены со службы и осуждены), поставки чудесным образом возобновились.
В Северной Галлии царит полное опустошение: ситуация гораздо хуже, чем то можно было предположить по донесениям. Большинство поселений между Рейном и Секваной выгорело дотла; за взятием того или иного города, как и заведено, следовало беспорядочное истребление людей. От рассказов о зверствах, совершенных тюрингами, кровь стынет в жилах: жертв своих они привязывали между двумя лошадьми, и, когда те уносились в разные стороны, людей разрывало на части, или же бросали связанными на дорогу, под колеса обозов. Впрочем, от рассказов этих есть и позитивный эффект: уже и у союзников наших не осталось никаких сомнений в том, что с несущим лишь зло Аттилой следует покончить — раз и навсегда.
Уйдя из Аврелиана, Аттила отозвал войска из Неметака и Везонцио и, преследуемый армией коалиции, решил дать нам битву чуть южнее Дурокаталауна, на благоприятствовавшей его коннице территории. Местность эта представляет собой огромную равнину, плоскую и унылую; ее монотонную однообразность нарушают лишь растущие то тут, то там тополя и изгибистые притоки реки Матрона, на которой стоит этот город. После легкого ночного столкновения нашего передового отряда с одними из германских сторонников Аттилы мы разбили лагерь в непосредственной близости от стоянки гуннов. Мало кто сомневается в том, что сегодня нас ждет крупная и кровавая битва. Боевой дух наших войск высок как никогда, хотя, я бы сказал, что в настроениях солдат преобладает скорее мрачная решимость, нежели возбужденный оптимизм. За исключением прошлой ночи, когда он выезжал изучать рельеф местности, Аэция можно увидеть везде: переговаривающимся с солдатами у лагерного костра, советующимся с предводителями федератов, навещающим больных и раненых, проверяющим запасы продовольствия и т. д. Энергия бьет из него ключом. При одном лишь виде его знаменитой расплющенной кирасы и небрежно повязанного пояса у солдат открывается второе дыхание.
Хотя официально я в сражении не участвую, моя курьерская должность гарантирует, что я увижу его в больших подробностях, чем любой из солдат. Я уже написал завещание и отправил его управляющему делами виллы Фортуната с инструкциями, что, в случае моей смерти, вся моя собственность должна отойти моему сыну Марку, который, будучи уже приятной наружности юношей, изучает право в Риме. Ему же я отписал и “Liber Rufinorum”, наш семейный архив, вести который, надеюсь, он продолжит. Я помолился моему Богу, Воскресшему Христу, и обрел спокойствие. Держа в руке амулет с литерами “Хи — Ро”, врученный мне много лет назад в равеннском соборе, я чувствую, что души моей дорогой жены Клотильды и отца
На сим вынужден закончить; вернувшийся из разведывательной экспедиции Аэций требует меня к себе».
62
20 июня 451 г.
Вернувшись в расположение римской армии после осмотра Каталаунских полей, Аэций препоручил запыхавшегося коня заботам конюха и приказал разыскать Тита. Оглянувшись вокруг, он отметил, что Эгидий и Мажориан с разбитием лагеря справились «на отлично». Вызвало его одобрение и то, как — четкими, аккуратными рядами, не забыв про караулы, окопы и частокол — поставили свои кожаные палатки легионеры. Траян бы ими гордился, подумал Аэций. Даже в рядах федератов наблюдался относительный порядок — по крайней мере, для германских диспозиций. Тут появился Тит, и Аэций поручил ему два задания: донести до bucinatoresприказ играть «подъем» и попросить предводителей союзников явиться в палатку главнокомандующего.
Глядя на пестрые наряды шеренгой вошедших в палатку германских воинов и римских офицеров, Аэций с трудом сдержал улыбку. Что бы подумали Адриан и Константин, стань они свидетелями того, как римский полководец собирается обсуждать тактику с одетыми в меха варварами?
— Доброе утро, господа, — бодро сказал он. — Надеюсь, вы выспались. Прошу прощения, если мой вызов заставил вас отложить завтраки, но могу вас заверить, что времени на еду у вас будет предостаточно. Гунны еще спят, и это дает мне повод полагать, что спешить со сражением Аттила не будет. По всей видимости, он все еще не пришел в себя от шока, который испытал в Аврелиане при виде нашей армии — такой могучей она еще не была никогда. Думаю, он не отдаст приказ выдвигаться до самого вечера в надежде на то, что спустившиеся сумерки позволят ему отвести — если будет такая необходимость — войско без лишних потерь. Я обнаружил, что правее гуннских позиций имеется возвышенность. Если мы сумеем занять холм, пока они не готовы, то получим огромное преимущество. Торисмунд, — он улыбнулся высокому светловолосому парню, стоявшему позади отца, короля Теодорида, — как тебе такое задание?
— О таком и мечтал, господин, — горячо отозвался юноша.
— Превосходно. Что ж, давай дерзай. Удачи, и да поможет тебе Бог.
— Ваше величество, — молвил Аэций, повернувшись к Теодориду, когда Торисмунд отправился собирать своих людей, — полагаю, все со мной согласятся, что вам должна принадлежать честь командования правым флангом нашего войска. Я же, вместе с римлянами и другими нашими союзниками, за исключением аланов, встану на левом краю.
— Теперь, что касается вас, Сангибан, — продолжил он тоном, каким обращаются к старому и верному другу, — для вас я оставил самый важный пост — центр. Именно туда, по всей видимости, Аттила направит всю мощь атаки, используя свои лучшие силы — гуннов. А кому, как не королю аланов, противостоять королю гуннов? — Предложение Аэция было встречено диким хохотом как германцев, так и римлян: о том, что Сангибан пытался дезертировать к Аттиле, знали все до единого. Королю аланов, чей темный цвет лица намекал на азиатские корни Сангибана, не оставалось ничего другого, как безрадостно кивнуть в ответ. — Но не волнуйтесь, — утешительно сказал Аэций, — на каждом из флангов будут находиться ваши друзья, они за вами присмотрят. — Тонко скрытый намек на то, что, повторить свое предательство Сангибану не удастся, вызвал новый взрыв смеха.
— Ну вот, похоже, и все, — заключил полководец. — Возможности менять тактику во время битвы у нас, скорее всего, не будет. Поэтому победа придет к той из сторон, которая не дрогнет. Шеренги наши будут столь длинными, что использовать свой любимый прием — окружить нас — гунны просто не смогут. Пусть ваши люди плотно поедят и хорошенько отоспятся — будут лучше сражаться. Разведчики держат меня в курсе того, что делают гунны; когда наступит время выходить на боевые позиции, я дам вам знать. Приятного аппетита, господа!
Глядя на огромное море повозок, за которыми разместились его люди, Аттила чувствовал, как его охватывает необъяснимое уныние. И это несмотря на то, что и тактически, и стратегически он не сделал ничего такого, что мог бы вменить себе в вину: позиции гуннов были очень крепкими. В сложившихся обстоятельствах его решение отступить от Аврелиана представлялось мудрым, как, впрочем, и нежелание навязывать бой франкскому авангарду армии Аэция. Равнина, на которой он стал лагерем, должна была позволить гуннской и остроготской коннице проявить их лучшие качества. Воинство его значительно превосходило численно силы римлян и их союзников. В чем же причина столь подавленного настроения?
В какой-то мере оно было вызвано крайней усталостью. Ну разобьет он Аэция сегодня — а все говорило в пользу того, что так оно и будет, — и что дальше? Что, за порабощением всей Западной империи последует эпическое соперничество между ним и Гейзерихом за право называться хозяином варварского мира? Подобному соперничеству никогда не будет конца, в отчаянии подумал Аттила. Вместе со своим народом он оказался вовлеченным в вечную кампанию по кровавым завоеваниям, в которой война становится собственным себе оправданием, а поступательное движение — единственным выходом. Да и сами гунны, как он успел заметить, разделяли угнетенность своего вождя, возможно — из-за ухода от Аврелиана. Для его невежественных соплеменников, не обладавших терпением римлян, которые собирались с новыми силами даже после самых жестоких поражений, отступление ничем не отличалось от неудачи. Возможно, решил Аттила, их моральный дух смогут повысить благоприятные предсказания гадателей…
Собрав шаманов, Аттила спросил у них, что сулит его людям ближайшее будущее. Авгуры долго вглядывались то во внутренности зарезанных овец, то в какие-то жилки на обскобленных костях, но хранили зловещее молчание. Лишь когда Аттила пообещал посадить их всех на кол, шаманы объявили, что гуннам грозит беда. Аттила, который был не столь суеверным, как прочие его соплеменники, в подобное предсказание не поверил, поэтому, взяв с гадателей обещание хранить пророчество в тайне, он позволил шаманам спокойно удалиться, а сам, для укрепления боевого духа, решил обратиться к своему войску с воодушевляющей речью. Армия его была столь огромна, что лишь первые ряды всадников могли слышать своего предводителя, но один вид обращающегося к ним Аттилы должен был произвести на воинов нужный эффект.