Аттила, Бич Божий
Шрифт:
Когда огромное войско собралось вокруг него, Аттила взошел на трибуну, возведенную на станине одной из телег.
— Преданные гунны, верные остроготы, отважные ругии, храбрые тюринги, смелые скиры и герулы, соратники! Сегодня мы одержим великую и славную победу, равных которой еще не знали, над римлянами и их введенными в заблуждение друзьями, из числа которых лишь визиготов нам следует опасаться. Что до собственно римлян, то они не представляют никакой угрозы; слабые и нерешительные, они не осмеливаются сражаться по-мужски, а сжимаются в тесные ряды, словно раки в железных панцирях. Сражайтесь храбро, и ваши боги защитят вас! Я первым пущу стрелу во врага, и тот, кто не последует моему примеру, будет приговорен к смерти. Но что-то мне подсказывает, что таковых среди вас нет. Скажите, что я не ошибся.
Ответом
Он уже собирался вернуться в свой шатер и немного отдохнуть перед предстоящей битвой, когда увидел, что к нему спешит один из разведчиков.
— Неприятная весть, господин, — выдохнул он. — Визиготы вот-вот займут холм, возвышающийся над нашим правым флангом.
Мысли вихрем закружились в голове у Аттилы. Какой холм? Ему докладывали, что выбранная местность совершенно плоская и нерельефная. Но эти равнины такие широкие, что уединенную возвышенность можно и не заметить, особенно в предрассветной мгле. Конечно, ему следовало самому изучить местность; он бы не пропустил ничего тактически важного. Вот что бывает, когда вождь теряет концентрацию, мрачно подумал Аттила. Уже через несколько секунд он был в седле, выкрикивая указания — занять холм прежде, чем на него взберутся визиготы, но внутренний голос подсказывал Аттиле, что он опоздал.
Глава 49
Сходятся врукопашную; битва — лютая, переменная, зверская, упорная.
Укрывшись в ивняке на берегу Матроны, Тит наблюдал за тем, как визиготы Торисмунда, припадая к земле, подошли к холму и начали на него взбираться. Они были уже на полпути к вершине, когда их заметили из гуннского лагеря. Подлетевшие к горе уже через считаные мгновенья всадники-гунны оставили лошадей у подножия холма, и начали карабкаться на него параллельным германцам курсом. Но люди Торисмунда достигли верхушки горы раньше своих преследователей. Развернувшись, визиготы оказали гуннам такой прием, что те скатились с горы, даже не успев как следует вступить в бой. Волна за волной накатывались гунны на засевших на вершине германцев, но лишь множили свои потери, и вскоре прекратили атаки. Должно быть, Аттила счел дальнейший штурм столь неприступной позиции бессмысленным, подумал Тит. Используя прибрежные деревья и кустарники в качестве укрытия, он вернулся в лагерь и доложил об увиденном Аэцию.
— Первый раунд за нами, — сказал полководец. — Будем надеяться, удача нас не оставит и впредь. — Он окинул курьера проницательным взглядом. — Ты и сам, конечно, понимаешь, что у Аттилы есть одно — но огромное — надо мной преимущество.
— Если и было, то теперь — все в наших руках, господин.
— Я тронут, Тит, тем, что ты в меня так веришь. Я скажу тебе, в чем оно заключается: для его сторонников слово Аттилы — закон, что позволяет ему держать всю свою армию под полным контролем. Я же о подобном могу только мечтать. За исключением римлян, мне никто не подчиняется. Федераты явились сюда по доброй воле, явились, когда их германские головы прониклись сознанием того, что, пойдя против Аттилы единым фронтом, они потеряют гораздо меньше, чем, если будут сидеть и ждать, когда он сам к ним придет. Они в любую минуту вольны развернуться и уйти, и с этим я ничего не могу поделать.
— Но этого же не случится?
— Будем надеяться, что нет. Я ни на йоту не верю этому Сангибану, но, полагаю, мы нашли способ его успокоить. Остальные щадить себя не станут — в этом я уверен.
Солнечный, безоблачный, с легким бризом, не позволявшим ему стать невыносимо жарким, день тянулся медленно. Пошел седьмой час; уже и стоявшее в зените солнце поползло вниз, а за нагромождением телег, позади которых стояли палатки гуннов, не наблюдалось никакого движения. Наконец, в девятом часу, прискакавшие к палатке главнокомандующего разведчики доложили Аэцию, что войско Аттилы
Пока гунны и подчиненные им народы выдвигались на позиции, Тит вскочил на коня и доставил вождям федератов приказ Аэция занять отведенные им посты. Не прошло и нескольких минут, как Каталаунские поля стали походить на растревоженный муравейник: повсюду снующие туда-сюда люди; но даже в этой суете стройные шеренги одетых в доспехи римлян выделялись на фоне свободных построений федератов. Воздух наполнился резкими звуками готских военных горнов и звонкими тонами римских труб.
— Что теперь, господин? — спросил Тит, доложив, что задание выполнено.
— Будем ждать, Тит, будем ждать, — тихо ответил полководец. — Теперь от меня ничего не зависит: все, что мог, я уже сделал. Как ты уже слышал, федераты мне не подчиняются. Главное, чтобы они придерживались установленного плана. Но есть и хорошее предзнаменование: разведчики доложили мне, что Аттила лично встал во главе гуннов.
— А что в этом хорошего?
— Это говорит о том, что он нервничает. Прежде Аттила никогда — ни разу — не принимал активного участия в сражениях; это за него делали его командиры. Видимо, он полагает, что, если не поведет воинов в бой лично, гунны могут потерпеть поражение. — На лице полководца отразилась печаль. — Мне и в голову не приходило, что такое когда-нибудь может случиться, Тит, — сказал он тихо. — Что мы с Аттилой, моим самым лучшим другом, пойдем друг на друга с оружием в руках. Есть в этом что-то от Каина с Авелем, тебе не кажется? — Затем лицо Аэция просветлело, и он резко выпалил: — Я хочу, чтобы ты присоединился к Торисмунду. Оттуда, с возвышенности, все поле боя будет перед тобой как на ладони. Заметишь что-нибудь важное — разрыв в линиях с нашей или с их стороны, к примеру, — немедленно докладывай мне.
С вершины холма, под завязку забитого белокурыми воинами, большая часть которых, растянувшись на траве, отдыхала или спала, Тит обвел взглядом равнину. Прежде всего, поразило его то, что позиции обеих противоборствующих армий растянулись едва ли не до линий противоположных горизонтов — шесть огромных неровных групп, состоявших из людей и животных. Слева от него стояли остроготы, напротив них — их сородичи, визиготы; в центре расположились гунны Аттилы и — с другой стороны — аланы Сангибана; разместившиеся под правую от него руку прочие племена Аттилы смотрели на то, как примерно в миле от них выстраиваются в боевом порядке римляне Аэция и остальные союзники-федераты.
Минут с тридцать два громадных войска оставались недвижимыми, молча созерцая друг друга, но затем в центре гуннских позиций уныло зазвучали трубы, и гуннская конница устремилась вперед. Последовал обычный маневр: всадники последовательными волнами подлетали к римским шеренгам, уводили лошадей в стороны — кто вправо, кто влево, — и, выпустив колчан стрел, отступали.
Сангибан, стоявший в третьей шеренге аланов, с беспокойством наблюдал за несущимся на них передовым отрядом гуннов, во главе которого встал сам Аттила. Земля задрожала, когда стук пятисот тысяч копыт перерос в устойчивый грохот. Пара секунд — и он смог разглядеть врагов ясно: маленькие, непропорционально широкие люди с восточными лицами, управляющие лошадьми при помощи одних лишь коленей, в то время как руки прилаживают стрелы к тетивам луков. Искривленные луки являлись смертоносным оружием, которое, в сочетании с непревзойденным умением держаться в седле, делало гуннов самыми опасными воинами в мире. Теоретически Сангибан знал, что, пока пехота держит свой строй под «черепахой» щитов, конница ни за что не полезет на выставленные пехотинцами вперед копья. Причиной тому было то, что, в отличие от людей, лошади к самоубийственным поступкам не предрасположены. Но долго ли его люди смогут держать строй? Они знали, что, как и их король, лишились доброго расположения соратников, а потому были деморализованы и подавлены.