Аттила, Бич Божий
Шрифт:
— Спасибо, — поблагодарил Аспара император. — Я все понял. Диоскора следует проучить и — сообща — поставить на место. Пусть у всех, в обеих империях, рассеются даже малейшие сомнения в том, что в вопросах как правления, так и веры решающее слово остается за Константинополем, городом, в котором находятся резиденции императора и патриарха. Нужно будет вновь вынести на обсуждение учение Евтихия. Стравив, фигурально выражаясь, Льва и Диоскора в публичных дебатах, обеспечив победу папы, мы упрочим нашу верховную власть самым убедительным — из возможных — образом. Вот, думаю, какую позицию нам следует занять. Что
— Коротко и ясно, господин. Полагаю, даже Флавиан бы не выразился лучше.
— Тогда выпьем-ка за успех нашего предприятия. — Приказав рабу принести вина, император посмотрел вдаль, туда, где, всего в двух милях, на противоположном азиатском побережье мерцал белизной под теплыми лучами октябрьского солнца небольшой городок Халкедон. — Спокойное местечко, — пробормотал он. — Но уже через несколько дней, когда в его доках высадятся папские делегаты, там разразится смертельная война, в которой каждая из сторон будет сражаться до последнего. Но с нами Рим, поэтому не думаю, что у наших противников есть шансы. Ага, вот и вино. — Наполнив кубки, невольник поднес их императору и его гостю. Перед тем как отпить из своего, Аспар вылил немного вина на землю.
— Аспар? — на лице Маркиана отразилось замешательство.
— Либация, господин. На тот случай, если за нами наблюдают прежние боги. Возможно, нам понадобится и их поддержка.
Симон и Георгий, мальчики-певчие церкви, названной в честь святой Евфемии, замученной в годы Великих Гонений Диоклетиана, смотрели на лежавшую в открытом гробу мумию страдалицы со смесью восторга и отвращения. Черная и ужасная, похожая на череп голова мумии жутко скалилась в ответ.
— Уффф! — содрогнулся Симон, младший. — Что-то мне расхотелось, Георгий. Вернемся-ка лучше домой.
— Боишься, что когда-нибудь, темной ночью, она тебя схватит? — Замахав, словно крыльями, руками, Георгий протяжно завыл. — Ладно, ладно, прости, — поспешно сказал он, увидев, как побледнел его друг. — Успокойся. Вот увидишь, будет смешно — только подумай, какие у них будут лица, когда я потяну за шнур.
— Ну, хорошо, — нерешительно согласился Симон. — Только больше так не шути.
— Слово хориста, — торжественно пообещал Георгий. — Сможешь сам завязать узел и накинуть его на ее палец? — Кивнув, Симон достал нож и моток черной бечевки. Пройдя в заднюю часть церкви, Георгий по лестнице спустился в склеп и спрятался под решеткой, через которую туда из нефа поступал воздух. Ухватив протянутый ему через решетку конец шнура, мальчик спросил:
— Готов?
— Готов, — прозвучал сверху голос Симона.
Георгий потянул за шпагат — никакого эффекта. Поднявшись наверх, мальчик подошел к товарищу.
— За кромку цепляется, — пояснил Симон.
Георгий ощупал переднюю часть гроба, — поверхность ее была неровной, с зазубринами.
— Ничего, сейчас пойдет как по маслу, — взяв одну из стоявших на алтаре зажженных свечей, он поднес ее к гробу, наклонил, и воск частыми каплями застучал по дереву. Вернувшись в склеп, Георгий вновь — по сигналу — потянул за бечевку. На сей раз она пошла легче, и, после того как мальчик дернул сильнее, в руке его оказался весь шнур целиком.
— Классно вышло, — сказал Симон, показав вернувшемуся в неф Георгию большой палец; правая
Вслед за свещеносцами, певчими, алтарниками и пономарями, ведомые императором и императрицей, в халкедонскую церковь Святой Евфемии торжественно проследовали отцы и делегаты Четвертого Вселенского собора. Представители монархической епархии Рима и патриархата Константинополя заняли места по правую сторону от алтаря, депутаты от патриархатов Иерусалима и Александрии разместились слева. Между двумя этими группами, на установленных позади алтаря скамьях, расположились отцы собора, десять священников и двадцать семь сенаторов. Перед алтарем, словно безмолвный и зловещий председатель, лежал в открытом гробу ссохшийся труп святой Евфемии. На груди мумии покоилась копия «Томоса» римского папы Льва.
Выступив с краткой напутственной речью, Маркиан приветствовал ассамблею и попросил Господа помочь делегатам прийти к правильным решениям, после чего они с императрицей Пульхерией покинули церковь. Председатель объявил Собор открытым и, суммировав антагонистические позиции римской и александрийской делегаций, предоставил римлянам право обосновать свою точку зрения.
Первым взял слово какой-то седой галльский епископ.
— Христа, пусть и породил его Святой Дух, родила женщина, — начал он, говоря с сильным южногалльским акцентом, — из чего, несомненно, следует, что в Нем смешались две природы — божественная и человеческая. К тому же, сотворен Он из той же материи, что и Отец, и ни в чем ему не уступает.
— Воистину так, — раздался дрожащий голос делегата от Фракии. — Несторий, которого я знал еще тогда, когда он был простым пресвитером в Антиохии, прав был, однако он учил, что Иисус Христос был не Богочеловеком, а лишь Богоносцем: от Девы Марии родился не Бог, а только одежда, которая должна была облекать Сына Божия, храм, в котором Он мог обитать. Пресвятая Дева Мария не может называться Богородящей, а должна называться Христородящей.
— Присядь-ка, ты, старый дурак, — зашипел на фракийца сосед. — Предыдущий, Третий Вселенский собор объявил несторианство ересью. — Поднявшись, он обратился к комиссии. — Прошу вас извинить моего многоуважаемого друга из Филиппополя. В силу своего почтенного возраста он забыл о Двенадцати Анафемах, произнесенных на Нестория Феофилом Александрийским и одобренных папой Целестином.
— Вот именно эти, сформулированные моим предшественником, Двенадцать Анафем и легли в основу учения Евтихия, в котором говорится, что у Христа есть лишь одно начало — божественное! — прокричал с противоположных рядов изнуренный старец с горящими глазами — Диоскор. — Того самого Евтихия, чьи убеждения вы сейчас пытаетесь осудить.
— Тишина! — проревел председатель. — Я не потерплю столь непристойных вмешательств. Патриарх Александрийский еще получит возможность высказаться, но — в свое время. Что же касается делегата из Филиппополя, — продолжил он, смерив провинившегося церковника строгим взглядом, — то будем считать его упущение непреднамеренным. Тем не менее он должен принять во внимание, что столь уважаемый им Несторий томится сейчас в ссылке в Великом Оазисе Египта.