Аустерия
Шрифт:
Жена рыжего в съехавшем набок парике ходила со своими шестерыми туда-сюда, но не могла найти для них места.
Рыжий тоже метался по двору.
— Бедненькие овечки! Хватит уже! А ну-ка, обратно в кухню! — покрикивал он. — Темно еще, ночь. Я вам скажу, когда надо вставать, когда надо идти, когда надо всё.
Никто его не слушал. Только собственные дети принялись бегать за ним и кричать:
— Папа! Папа! Что ты себе думаешь?
— Мама уже вас подговорила, да? — Рыжий вытер красным платком нос младшенькому. — Сморкайся! Хорошо сморкайся!
Подошла
— Я их подговорила? Дети теперь сами умные. Их не надо подговаривать. Если у них такой отец!
— Ты о чем? Какой такой? Что прикажешь делать?
— Возвращаемся домой.
— Папа! Папа! Что ты себе думаешь! — кричали дети.
— Возвращаться? Сейчас, ночью? — защищался рыжий.
Их окружила кучка женщин.
— Да! Да! — кричала большеголовая коротышка. — Надо возвращаться!
— Бедняжка, она ведь права, — подхватила мать светленького толстячка.
Вперед выступила мать девочек-близняшек:
— Дорогие евреи! Если вы сейчас же не приведете мне сюда моего мужа, отца моих цыпочек, я пойду к ручью и утоплюсь вместе с детьми. Голодные, не выспавшиеся, а тут еще, ко всему, пожар.
— А мой муж! — Горбатенькая, раскинув руки, обнимала своих детей: справа — две девочки, слева — два мальчика. — У него со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было! Белый как мел, ни кровинки в лице! Я вчера заглядывала в дверь. Целую ночь просидел — с таким желудком! Ведь он должен пить натощак ромашку. Он всего этого, не приведи Бог, не выдержит. И нужно было мне убегать! Ничего с собой не взяла, только ромашку.
— И этот мешочек на груди. — Длинноносая протянула к горбунье руку, длинные худые пальцы рванули жабо с пуговичками и бантиками. — Что это? Серебряные кроны?
— Это все, что у меня есть, — оправдывалась горбунья. — Мужики уже не хотят брать бумажки. Не считают за деньги.
— А что у цадикши, ты видела? — Длинноносая потерла двумя пальцами уголки рта. — Целое состояние везет в платочке.
— Да уж конечно! — Жена рыжего шлепнула младшенького, который тут же заплакал. А стоило начать одному, тотчас подхватили остальные пятеро. — Посмотрите на моего мужа! Покажите мне второго такого глупца! Другой на его месте на одних квитлах бы нажился. Поглядите, дорогие сестры, на меня и на моих детей, это все наше с мужем богатство.
— А может, он еще что-нибудь к этому докладывает? — спросила длинноносая.
— Ой, женщины, женщины! — качал головой рыжий, задом пятясь к дому.
— Послушайте, еврейки, что я вам скажу! — Длинноносая сдвинула назад парик из овечьей шерсти, обнажив полоску обритой головы. — Надо что-то сделать. Лучше всего — разбудить цадика и вернуться домой.
— Разбудить, разбудить! Пускай покажет, что он умеет! — хлопнула в ладоши мать девочек-близняшек. — Пусть сделает какое-нибудь чудо! Необязательно большое, пусть будет маленькое чудо. Сейчас, на рассвете, человек самый легкий, и легче всего сделать чудо. Жена моего брата лила воск и ворожила деревенским бабам. Она говорила, что на рассвете ветер поднимает человека, поэтому
— Чушь городишь! — махнула рукой длинноносая. — Какое там чудо! Чудо, что он сделал себе наследника.
— Может быть, попросить молока для детей? — тихим голосом предложила мать светленького толстячка.
— Может, купить что-нибудь у крестьян? — добавила тоненькая женщина в светлом платье с большим бантом на груди. На руках она держала грудного младенца. Тот просыпался и заходился от плача. Мать подкидывала его и дула в ротик.
— Ша! — Длинноносая скосила маленькие глазки. — Цадикша идет.
Медленно приближалась жена цадика в серебристо-черной шали, заложенной за уши. За ней шла толстая кормилица с ребенком.
— Ты о чем говорила и почему замолчала? — Жена цадика смотрела прямо в лицо длинноносой.
— Ни о чем мы не говорили. Так просто. — Жена рыжего поправила парик. — День еще не начался, а мои шестеро, чтоб они мне были здоровы, уже открыли глаза. А вместе с глазами они открывают рот. Откуда я им возьму? У меня что, магазин? У моего мужа богатый тесть? — Жена рыжего зыркнула глазом сперва на горбунью, потом на длинноносую. — У детей, благодарение Богу, есть отец, чтоб он долго жил, но он занят чужим делом, не своим. Дети пускай остаются голодными!
— Чужим делом? — Жена цадика возвела глаза к небу.
— Красавица моя! — Длинноносая погладила цадикшу по руке. — Не нравится мне этот пожар.
— А мне нравится? — ответила та.
— Большая разница! Когда имеешь такого мужа! Пусть он только проснется! Ни у его жены, ни у ребенка волос с головы не упадет.
— Если не упадет, то ни у кого. — Цадикша обвела взглядом женщин.
— Надо разбудить всех мужей! — вступила в разговор большеголовая коротышка.
— А я говорю, нужно разбудить цадика и хватит! — Жена рыжего, крутя головой, пыталась отстегнуть сзади твердый воротничок на китовом усе. — Я уже сказала мужу.
— Может, он сделает чудо? Как ты думаешь? — Длинноносая, поджав тонкие губы, повернулась к жене цадика.
— Прежде чем будить мужчин, найдите для них еду. Они хуже детей. На детей можно прикрикнуть, — сказала большеголовая.
— Что ты знаешь о детях! — махнула рукой горбунья.
— Нет, вы на нее посмотрите! — Большеголовая коротышка показала на горбунью пальцем. — Она хочет сказать, что гусь свинье не товарищ. — Осекшись, шлепнула себя по губам: — Не согреши словом. А если уж на то пошло, так мой муж со мной всего пять лет. Еще есть время, у нас еще пять лет впереди. А там Бог смилуется, избавит от этой беды. Я видела пары, спаси и охрани их Господь, у которых десять лет нет детей, и они все равно не разводятся. [47]
47
По еврейским законам супруги, если у них 10 лет нет детей, имеют право на развод.