Авантюристы
Шрифт:
— Какого черта тебе от меня понадобилось ночью? — недовольно проворчал Нарышкин, хотел было запустить в Терентия подушкой, да лень взяла вытаскивать ее из-под головы.
В прошлом Терентий служил на флоте и даже совершил кругосветное плавание на одном из судов Российско-Американской компании, о чем не раз тешил рассказами жадно слушающего его молодого барчука.
Дядька — невысокий, бородатый, коренастый мужичок, с темным, выдубленным ветрами и солнцем лицом, на котором ясно блестели добрые глаза, широко расставляя ноги, неуловимым чем-то напоминая краба, бочком-бочком вдвинулся в комнату, внеся с собой древесный, приятный
Поклонился, протопал к окну, раздернул плотные шторы. В комнату прыгнул, побежал по полу, полез на диван и остановился на носу Нарышкина бледный солнечный луч.
— Склянки уж полдень били, баринок, — проговорил Терентий, проворно загребая «клешнями» столпившуюся у дивана груду пустых бутылок. — Солнышко-то уже — вона. Работает за нас грешных!
Дядька Терентий обладал двумя бесспорными с точки зрения Нарышкина достоинствами: он одновременно и споро мог делать несколько дел и никогда ни в чем не упрекал молодого барина, к образу жизни и характеру которого давно привык. Дядька любил Нарышкина и ничему не удивлялся. Вот и сейчас он уже протирал пыль, сгребал со стола объедки. Как по волшебству на нем возникла запотевшая бутыль хлебного вина.
— Провианту из дому прислали, — Терентий уже выставлял на небольшой столик у дивана свиное сало, домашнюю колбасу, ржаной хлеб и крепкие соленые огурчики.
— Какой сегодня день? — Нарышкин расчесал пятерней мятые, всклокоченные, как у псаломщика, вихры и вделся в турецкий халат, поданный расторопным Терентием.
— Четверьхь, — сообщил дядька, уже выметая пыль из углов.
Барин издал звук, похожий на рычание, откупорил бутыль и припал к ней, как младенец припадает к груди кормилицы.
— Ну, что там дома? Что нового в деревне? — увязнув зубами в сале, прогудел Нарышкин.
— Да, вроде, все как будто порядком, — дядька Терентий затеплил лампадку и смахнул паутину с образов. — Все велят вам кланяться. Хозяйство как будто движется мало-немного. Только вот Петр Кузьмич, управляющий Ваш, царство ему небесное, того…
— Чего «того»? — повернул голову Сергей.
— За борт сыграл, как у нас говорили, — Терентий поправил висевшие на ковре скрещенные турецкие сабли.
— Куда сыграл?
— На Масленую, сказывают, уходили его шибко…
— Когда?
— Да Петра Кузьмича-то.
— Куда уходили? Зачем? — не понял Нарышкин.
— Да Петра же Кузьмича! На масленую неделю накинулись на него лиходеи какие-то ночью и так отконопатили, что прямо караул. Три дня, сказывают, лежал. А потом шабаш. Отдал концы!
— Убили что ли? — дошло наконец до Нарышкина. Он тряхнул головой и сделал большой глоток хлебного. — Ай-яй-яй. Это скверно! Очень скверно, Терентий.
Барин помолчал, соображая. Несмотря на дурные известия, ему становилось значительно лучше. Остатки давешней хандры улетучивались, подгоняемые прохладным вином и сытной деревенской пищей.
— Да за что же его?
— Кабы знать, за что! — дядька выкатил из-под дивана пустую незамеченную бутыль, выгреб мусор.
— Станового пристава вызывали?
— Да был, сказывают. Приехал, походил, поспрошал, Митьку Косого высек для острастки и укатил. Поди теперь, сыщи лиходеев-то! Одеваться прикажите или как?
Терентий подал барину вычищенный сюртук.
Нарышкин, подумав, разделался-таки с хлебным. Подцепил
— Что там, в божьем мире-то творится?
— Известно что, батюшка Сергей Валерианович! Май соку набирает. На дворе полный штиль. Погодка — любо дорого поглядеть.
Терентий, воркуя, помог барину скинуть халат и натянуть сюртук.
— Да, вот еле-еле не позабыл! Тут Вам бумаги пришли.
— Что за бумаги? — Нарышкин глянулся в зеркало.
«Да, немного помят, слегка опух, синева на подбородке… пожалуй, что и подзаплыл жирком… Но ведь не свататься же», — подумал он и в целом остался собой доволен.
— Что там за бумаги такие?
— Расчеты квартирные от Завынкиных. Аглая Тихоновна шибко ругались. Не платит, мол, барин твой!
— Вечно ты, Терентий, ляпнешь этакое! — рассердился Нарышкин. — Мало мне забот. Дома, вишь ты, беда какая стряслась, а ты ко мне с квартирными расчетами приступился, за горло схватил, Аглаей Тихоновной стращать вздумал! Видал я твою Аглаю Тихоновну, знаешь где?
— Где? — живо поинтересовался дядька Терентий, смахивая с плеча барина соринку.
— Рядом с мужем своим — Силой Тимофеевичем Завынкиным, царствие ему небесное, вот где!
Терентий, усмехнувшись в бороду, перекрестился.
— Что там еще?
Дядька подал запечатанные сургучом конверты.
Нарышкин надорвал один. Приторно пахнуло духами. Пробежал глазами наугад из середины письма:
«…После отъезда мужа я сделалась совершенно больной, а уж какая грустная, Вы, Серж, себе и представить не можете. Мучаюсь несказанно и не перестаю томиться, сидючи у окошка…
На святой неделе пришлось катать яйцами без Вас и теперь мне иногда хочется сильно умереть. А третьего дня я сочинила романс:
Утешь меня в моих томленьях О прошлых днях минувших лет, Ответь же на мои моленья, Верни мне то, чего уж нет. Тебя любила я так страстно, Как никогда, как никого. И от того теперь несчастна, И я прошу лишь одного: Утешь меня в моих томленьях, Приди ко мне хотя б на час, И нас охватит вожделенье, Как и тогда, как в первый раз.Вот если бы вы, мой друг…»
Нарышкин издал громкий вой и бросил письмо в корзину для бумаг.
— Да что они сегодня, все меня извести сговорились? Смерти моей хотят?
Он не стал пояснять кто это «все», и почему эта толпа желает свести счеты с его достаточно молодой еще жизнью.
Сергей надорвал второй конверт. Это была записка от Трещинского.
«Милостивый государь Сергей Валерианович! Надеюсь, что все произошедшее между нами, меж нами и останется. Вы как человек чести не дадите огласки тем откровениям, кои были произнесены мной в момент душевной слабости и под влиянием Бахусовым. Прошу меня за то извинить. Верю в Вашу порядочность и остаюсь вашим покорным слугой. Будьте здоровы.