Авеню Анри-Мартен, 101

Дефорж Режин

— Как ты только можешь говорить такое о наших родственниках!

— Ты такая же идиотка, как и они.

Опять то же непонимание, те же споры, те же оскорбления, что и в детстве…

Лучше всего было бы оставить его здесь и пойти спать, но то, что он сказал о Матиасе, беспокоило Леа.

— Что ты имел в виду, когда говорил о Матиасе? — спросила она.

— А то, что работа в Германии пошла ему на пользу. Он поумнел; теперь вместо того, чтобы смотреть на тебя томными глазами и умирать от любви, он ведет себя как настоящий мужчина, на которого всегда можно положиться.

—

Что ты хочешь этим сказать?

— Трудно объяснить, потом сама поймешь. Уже поздно, а завтра рано утром мне нужно бьугь во дворце. Спокойной ночи. Тебе постелили в комнате Коринны. Не забудь погасить здесь свет.

— Спокойной ночи.

Облокотившись на стол и положив подбородок на руки, Леа долго сидела в тревожной задумчивости, пытаясь понять, что имел в виду Филипп, когда говорил о Матиасе.

На следующее утро мэтр Дельмас и Леа поехали за Камиллой в лагерь Мериньяк. Молодая женщина была так слаба, что жандарму пришлось на руках отнести ее к машине адвоката. Выполнив все формальности, они, наконец, покинули лагерь под равнодушными взглядами немногочисленных узников, бродивших под моросящим холодным дождем.

Полулежа на заднем сиденье, Камилла смотрела, как открываются опутанные колючей проволокой ворота. Она была так измучена, что даже не испытывала особой радости.

16

Камилле едва хватило сил обнять сына. У нее был очень сильный жар, и временами она никого не узнавала. Доктор Бланшар определил у нее воспаление легких и сотрясение мозга. Три недели она находилась между жизнью и смертью. Руфь, Леа и Лаура по очереди дежурили у её кровати, почти потеряв надежду дождаться, когда же, наконец, спадет этот жар, сжигавший несчастное тело, становившееся все более невесомым. Доктор, приходивший каждый день, от отчаяния буквально рвал на себе последние седые волосы; он даже дошел до того, что всерьез начал задаваться вопросом, а не даст ли девятидневный обет, взятый на себя Бернадеттой Бушардо, больше шансов облегчить страдания больной, чем его лекарства, что было пределом для такого старого атеиста, как он…

В середине февраля температура внезапно упала, и через несколько дней к Камилле постепенно вернулось сознание. Но она была так слаба, что не могла даже самостоятельно есть, и Руфь кормила ее, как маленького ребенка. Чтобы произнести хоть слово, молодой женщине приходилось делать большие усилия. Наконец, в первых числах марта, доктор Бланшар заявил, что опасность миновала, и с нежностью посмотрел, как Камилла сама подносит ко рту ложку бульона… Теперь она, наконец, смогла читать письма Лорана и вырезки из газет. Это придавало ей сил. Она бережно хранила их в сумочке для рукоделия, с которой никогда не расставалась.

За время этой длительной болезни Леа ни разу не покидала Монтийяк. Она не знала, о чем писал Лоран, и не получала никаких записок от Матиаса. Может быть, он вернулся в Германию? Супруги Файяр держались очень холодно и выполняли свою работу, не обмениваясь с обитателями «замка» ни словом, кроме «здравствуйте» и «добрый вечер», при редких случайных встречах.

В

Монтийяке с каждым днем острее ощущалась нехватка денег. Леа и Лаура отправились к нотариусу отца в Кадийяк. Тот посоветовал им попытаться заложить немного земли, не скрыв, что сейчас продать что-либо можно лишь по мизерной цене, да и то с трудом.

— А не могли бы мы заложить сосновый лес? — спросила Лаура. — У вас уже и так отдана под залог большая часть собственности. Не знаю, вправе ли я позволять вам и дальше разбазаривать свое имущество.

— Если бы у нас был другой выход, мы не приехали бы к вам за советом! — воскликнула Леа.

— Знаю, дитя мое, знаю. Памятуя о моей тесной дружбе с вашими родителями, могу одолжить вам некоторую сумму, которую вы вернете, когда будет урегулирован вопрос с наследством вашего отца.

Леа хотела было отказаться, но Лаура опередила ее.

— Большое спасибо, месье Риго, мы будем очень вам признательны.

— В четверг я привезу в Монтийяк деньги и бумаги, которые нужно будет подписать. Не забудьте: если вы хотите что-нибудь продать или заложить, то необходимо согласие старшей сестры и вашего дяди Люка, который является опекуном Лауры.

— Это действительно необходимо? — спросила Леа.

— Да, абсолютно. Ведь Лаура еще не достигла совершеннолетия.

По дороге домой Леа показалось, что мотоциклист, которого она мельком видела в городе, едет за ними. Уже не в первый раз после освобождения Камиллы у нее возникало ощущение, что за ней следят.

— Остановись, — бросила она сестре.

Удивившись, Лаура послушно слезла со своего велосипеда.

— Что случилось?

— Посидим немного, я устала.

Они сели на траву рядом с дорогой. Мотоциклист проехал мимо, даже не взглянув на них. Он был молод и хорошо одет. Лицо его что-то смутно напомнило Леа.

— Ты уже видела этого парня? — спросила она у сестры.

— Да, когда на почте в Лангоне я отправляла письмо тете Альбертине, он стоял рядом со мной.

— Он говорил с тобой?

— Нет, он мне улыбнулся. И вчера, когда я была в Верделе, тоже. Но…

Лаура вопросительно взглянула на сестру.

— …ты не веришь?..

— Да нет, мне тоже знакомо это лицо, но никак не могу вспомнить, откуда. Сегодня я в первый раз выехала из поместья с тех пор, как привезла Камиллу из Бордо… Точно! Вспомнила! Это было в «Регенте»: он сидел там в компании своих сверстников, они очень шумели.

— Может быть, у него сейчас каникулы?

— Каникулы? В марте?

— Почему бы и нет, ведь скоро Пасха.

— Не думаю. Нужно быть очень осторожными. Как все это некстати!.. Завтра мне необходимо съездить в Ла-Реоль.

— Зачем?

— Этого я тебе сказать не могу, но ты должна мне помочь.

Лаура молча посмотрела на Леа. После того как гестаповцы забрали ее вместе с Камиллой и Руфью и она услышала, как двое французских полицейских со смехом утверждали, что на допросе могут заставить заговорить любого, ее искренняя вера в маршала Петена была серьезно поколеблена. И теперь она была готова помочь Леа даже пересечь демаркационную линию.