Авеню Анри-Мартен, 101
Шрифт:
В этот апрельский вечер на улице царила мрачная тьма. Весь день шел дождь, и холодный северный ветер раскачивал ветки платанов на главной аллее. На кухне Лаура и Леа играли в карты, устроившись возле камина за маленьким круглым столиком, Руфь что-то штопала, Камилла вязала, и только Бернадетта Бушардо отправилась наверх спать. Комнату освещали лишь отблески огня, горевшего в камине… Завывание бури за окном, потрескивание пламени, постукивание спиц и смех играющих
Потянуло сквозняком, и Камилла почувствовала озноб. Положив вязанье на колени, она поплотнее запахнула шаль; ее глаза остановились на двери — та была слегка приоткрыта, наверное, от ветра. Несмотря на слабость, молодая женщина встала, чтобы закрыть ее. Камилла уже взялась за ручку, когда дверь резко распахнулась, ударив ее по пальцам. Ее подруги и Руфь замерли возле камина.
Мужчина в мокрой одежде, толкнув ногой дверь, вошел в комнату, поддерживая второго.
— Быстро… Помогите мне! — отрывисто проговорил он.
Леа вскочила с места.
— Камилла, отойди и сядь ты мешаешь. Руфь, Лаура, скорее! — дозвала она.
С их помощью мужчина уложил своего товарища на стол. После этого он привычно протянул руку к выключателю и зажег свет.
— Люсьен! — взглянув на раненого, хором воскликнули Лаура и Леа.
— Он потерял много крови. Руфь, принесите аптечку.
— Да, святой отец.
— Дядя Адриан!
— Дорогие мои, сейчас не время умиляться. Леа, нужно сходить в Верделе за доктором Бланшаром.
— Но разве нельзя позвонить?
— Нет, я не доверяю телефону.
— Хорошо, я иду.
— Иди через Бельвю: я не хочу, чтобы Файяр что-нибудь заподозрил. Я заметил у них свет.
Час спустя Леа привела доктора, на чем свет стоит ругавшего Бога за «чертову погоду».
— Феликс, отчитаешь Бога в другой раз, а сейчас займись малышом.
Доктор Бланшар скинул свой старый плащ и склонился над Люсьеном, чьи руки были обмотаны обрывками пропитанного кровью белья. Рассчитанными движениями доктор осторожно снял повязку.
— Боже мой! Кто это сделал?
— Мина.
— Что он делал с миной?
— Он ее собирал.
По-видимому, эта причина показалась доктору убедительной: он прекратил свои расспросы и вновь принялся осматривать раны.
— Его необходимо отправить в госпиталь, — наконец констатировал он.
— Это невозможно. Они предупредят полицию, а полиция — гестапо.
— Правую руку не спасти, придется ампутировать.
Несмотря на грязь и пороховой нагар, покрывавшие лицо Адриана Дельмаса, видно было, как он побледнел.
— Ты уверен?
— Посмотри сам, здесь сплошное месиво.
—
— Нет, Руфь, только не это! Сестра начнет кричать, плакать, привлечет внимание соседей… Феликс, мы поможем, скажи, что нужно делать, — обратился к Бланшару отец Адриан.
— Но это невозможно! Я не могу оперировать этого парня: последнюю ампутацию я сделал в 17-м году, в полевом госпитале. Я ведь сельский врач, а не хирург.
— Я знаю, но у нас нет выбора. Если он попадет в гестапо, они будут пытать его, пока он не выдаст всех товарищей, а потом убьют.
Бланшар посмотрел на окруживших его старых друзей, затем на молодого человека, которого знал еще мальчиком, и который лежал теперь на столе, истекая кровью.
— Хорошо. Молись своему чертову Богу, чтобы мои старые руки не дрожали. Вскипятите воды. Счастье, что я захватил свой саквояж. Надеюсь, что мои скальпели не заржавели. Руфь, Адриан и Леа, вы будете мне помогать. Вы, Камилла, ложитесь, вы еле стоите на ногах. Лаура, позаботься о ней.
Леа отдала бы все на свете, чтобы оказаться где-нибудь подальше отсюда. Однако, когда она поднесла пропитанный хлороформом тампон к носу своего кузена, руки ее не дрожали.
Наверное, она теперь до конца своей жизни не сможет забыть жуткий звук пилы, перепиливающей кость…
Во время операции Люсьен один или два раза застонал. Наконец доктор Бланшар наложил последнюю повязку. Двадцатилетний парень остался без правой руки и двух пальцев левой…
На следующий день около полудня он проснулся и, увидев склонившиеся над ним взволнованные лица матери, дяди и доктора Бланшара, улыбнулся и сказал:
— Я уже забыл, что такое настоящая постель.
Бернадетта Бушардо отвернулась, чтобы скрыть слезы.
На рассвете она удивила всех спокойствием, с которым приняла известие об ампутации руки сына. Все ожидали обморока, крика, но лишь слезы тихо потекли по ее щекам, и она сказала:
— Хвала Господу! Он жив.
Люсьен потянулся к матери.
— Мама!..
— Не двигайся, мальчик мой. Ты потерял много крови, и тебе необходим абсолютный покой, — сказал доктор Бланшар.
— С моей рукой… это не очень серьезно, доктор?
Все опустили головы. У матери вырвался стон.
— Почему вы молчите?
Он попытался приподнять забинтованную руку. Какая она тяжелая… Как странно выглядит она в этих бинтах…
Стоя за дверью, Леа вздрогнула, как от выстрела, когда услышала крик Люсьена. Этот крик преследовал ее потом всю ночь, болью отдаваясь в висках:
НЕТ!.. НЕТ!.. НЕТ! НЕТ! НЕТ!
17