Аврелия – патрицианка Рима

Кэнтон Э.

Каково же было удивление Цецилии, когда по знаку Петрониллы ее отдали на попечение Флавии Домициллы, родственницы самого императора!

Она вышла из грота с Флавием Клементом, двумя молодыми кесарями и еще одной матроной. В ста шагах от подземелья их ожидали носилки. Скороходы осветили факелами священную рощу богини Либитины; рабы столпились вокруг своих господ, ожидая приказаний. Какое могущество, какой блеск роскоши! И всего лишь минуту назад – бедность, унижение, равенство

с нищими братьями и сестрами. Более чем когда-либо робкая девушка ощутила себя во власти чарующего сновидения.

– Садись со мной в носилки, – велела ей матрона, имени которой она не знала. – Поскольку Цецилия замешкалась, не будучи уверена, к ней ли относятся эти слова, матрона прибавила: – Разве, дитя мое, ты настолько горда, чтобы отказать Флавии Домицилле?

– Вы тоже родственница императора? – смущенно спросила девушка.

– Да, – ответила матрона с ласковой улыбкой, – садись рядом, мы познакомимся.

Цецилия повиновалась, и вскоре шествие остановилось у дверей дома ее отца. Когда старик увидел ее в сопровождении таких знатных особ и когда Флавий Клемент произнес несколько слов, чтобы успокоить его, пожилой мытарь низко поклонился, и единственной его мыслью было возблагодарить всех богов, имена которых пришли ему на память, за эту счастливую встречу. Ему казалось, что отныне будущее его и дочери обеспечено до конца их дней.

Цецилия не сомкнула глаз всю ночь. Все, что ей довелось увидеть и услышать, бродило в ее голове и не позволяло ей заснуть.

Глава 3. Христианское обручение

Цецилия проводила время с Петрониллой, святой женщиной, которую она вскоре полюбила и от которой получала назидания, расточаемые с неисчерпаемой заботливостью. Она виделась также с Евтихией, которая называла ее дочерью, а Олинф обращался к Цецилии со словом «сестра». Девушка подолгу беседовала с ними, они же наставляли ее в учении Христа и укрепляли в вере. Благодаря таким наставникам и под влиянием их уроков и личных примеров девушка должна была вскоре навсегда отказаться от лживых языческих верований: она их и раньше презирала, а теперь с ужасом отвергала. Через несколько месяцев она уже вполне подготовилась и с нетерпением ожидала крещения в упоении неведомых для нее прежде радостей.

– Какое счастье! – восклицала она. – Я наконец-то познаю истину, которую призывала всем сердцем и так долго не могла обрести.

Она сделалась любимицей всех гонимых бедняков; все ее знали и старались окружить горячей заботой. Казалось, эти люди хотели вознаградить дочь за нужду и печали, причиной которых являлся ее отец, ибо Цецилий продолжал обирать

евреев до нитки, не слушая никаких доводов разума, не зная ни малейшей жалости и повсюду сея слезы и страдания. Он пока не знал, что эти нищеброды, как он их называл, завладели его дочерью, а если бы догадался, то гнев его не знал бы границ. Напрасно дочь умоляла его пощадить тех, чье горе становилось ее горем, – с непоколебимой настойчивостью он исполнял свои обязанности мытаря, заявляя, что императорская казна не должна терпеть ущерба.

Скромная и послушная Цецилия вскоре близко познакомилась с Флавиями, которые принимали ее у себя в доме. Флавия Домицилла обратила на нее внимание еще в первую ночь, когда Цецилию провожали к отцу, и упросила Петрониллу вверить такое милое дитя ее попечению. Петронилла согласилась на это тем более охотно, что под наставничеством Флавии Домициллы Цецилия могла добиться самого совершенного познания христианской жизни и ежедневно лицезреть перед собой образец высочайшей добродетели.

Гургеса, который уже несколько месяцев докучал девушке своими ухаживаниями, беспокоили ее частые отлучки, и он не догадывался, чем она занималась, когда покидала отца. Теперь понятно, почему она не торопилась обещать отцу, что выйдет замуж, а наглый мытарь продолжал внушать могильщику, будто все идет по плану и брак состоится.

Впрочем, Цецилию это нисколько не заботило. Другие мысли и чувства волновали девушку: ей казалось, что она недостойна святости своей новой религии, что ее христианская жизнь запятнана, поскольку она не слишком сильно верит в то учение, постулаты которого ежедневно слышит от пастыря и других христиан. Что греха таить: бедное дитя упрекало себя в слишком уж земной любви к Олинфу, с которым она запрещала себе видеться, кроме как на религиозных собраниях, в надежде, что такое «бегство» уменьшит ее сердечные волнения и возвратит ей спокойствие и душевное равновесие. Но, несмотря на разлуку с Олинфом, а может, именно по этой причине живое чувство, которое Цецилия старалась подавить, непрерывно разрасталось и вскоре овладело ее волей, не оставляя ни на минуту.

Она решила открыться обеим своим благодетельницам: Петронилле, заменившей ей мать, и Флавии Домицилле, которая считала Цецилию своей сестрой. Однажды Цецилия опустилась перед этими святыми женщинами на колени и, обливаясь слезами, чистосердечно открыла им смятение своей души, вопрошая, достойна ли она еще быть христианкой. Петронилла и Флавия Домицилла – две девственницы, хотя и столь различные: одна убеленная сединами, а другая – в блеске молодости, – с улыбкой переглянулись.

Конец ознакомительного фрагмента.