Австрийская площадь, или Петербургские игры
Шрифт:
Кабинет начальника предвыборного штаба Собчака отыскался в тупике третьего этажа.
— Здравствуйте, Алексей Викторович, — Петр огля не любит. Как вы считаете?
— Вполне возможно, — чувствуя, что почти убедил Прохорова, согласился Петр.
— А вы Яковлева хорошо знаете? — как бы невзначай поинтересовался Прохоров.
Петр ощутил на спине гаденькую струйку холодного пота.
— Не сказал бы, что хорошо, — осторожно ответил он.
— Наши аналитики кое-что раскопали. Лет пятнадцать назад он попал в какую-то историю — чуть было из партии не исключили. — Прохоров встал. — Я дово лен нашей встречей. — Думаю, мы сработаемся. Вопрос о дополнительных средствах
Усевшись в машину, Петр спросил:
— Купить догадался?
— Так точно! — весело улыбнулся водитель и достал из-под сиденья бутылку водки.
— Тогда поехали, — сказал Петр и сорвал зубами фольгу. — Поехали!
1.35. В ясный полдень бес резвится
— Покажите ваш паспорт, — велел Кошелеву охранник. Он был среднего роста, в аккуратно скроенном черном костюме, но слева ткань пиджака морщинилась, и Павел Константинович на миг ощутил надежную тесноту подплечной кобуры, как будто сам стоял на посту.
— Все в порядке? — улыбнувшись, спросил он. Ох как хотелось Кошелеву показать, что он свой, что он понимает этого замечательного парня, и заученным с юности движением раскрыть перед ним чуть шершавую корочку настоящего удостоверения, удостоверения личности старшего офицера КГБ СССР!
— Проходите! — охранник положил смятый разовый пропуск на стойку и возвратил Кошелеву паспорт.
— Удачи! — Павел Константинович не удержался — сделал спецжест, по которому оперативники опознавали друг друга. На лице охранника не дрогнул ни один мускул.
На улице было сыро и ветрено. И теплое чувство от скоротечного контакта с молодым офицером, а Кошелев знал, что на главный вход Смольного ставят только офицеров, сменилось неосознанной обидой и хорошо осознанной злостью. Да, злость была необходима- уверенная, холодная злость. Такая, какой учили курсантов спецшколы на занятиях по психологической самоподготовке.
«Как же, выиграет! Куда ему! Каким скудоумным надо быть, чтобы угрожать ему, профессиональному оперативнику, прослушиванием телефонных разговоров! Что у умного на уме, то у мэра на языке», — злорадно подумал Кошелев о необдуманных словах Собчака и улыбнулся сложившемуся на ходу каламбуру.
Вернувшись к себе, Кошелев тут же взялся за перо.
«Уважаемый Анатолий Александрович, — быстро писал он. — Во время нашего разговора в Смольном Вы объявили свое решение, что до результатов рассмотрения кассационной жалобы в Верховном суде я могу официально приступить к исполнению обязанностей главы администрации Петроградского района. Казалось, что ситуация двоевластия в районе, — по меткому выражению журналистов — „двуглавия“, — ставшая притчей во языцех прессы и телевидения, благодаря Вашему мудрому решению разрешилась. Я уже представил, как удовлетворенно вздохнут сотрудники моей администрации: наконец-то можно начать спокойно работать! Но… Увы…
Увы, не успел я выйти из Вашей приемной, как меня остановил начальник управления кадров мэрии г-н Овчинников В.А. и под расписку вручил мне Ваше распоряжение, согласно которому я отстраняюсь от работы до получения выводов комиссии, созданной для изучения якобы допущенных мною финансовых нарушений. То же самое повторил спустя несколько минут заместитель мэра Чаус А.В.
Итак, опять сложилась двусмысленная ситуация: г-н Пайкин, ссылаясь на того же Чауса, продолжает исполнять возложенные на меня обязанности и без моего разрешения занял кабинет в здании администрации.
Я понимаю, что Вы хотите меня уволить. Ведь в личном разговоре со мной Вы заявили,
<…>
Я убедительно прошу Вас дать указание подчиненному Вам аппарату о прекращении чинения мне препятствий в исполнении служебных обязанностей, поскольку это чревато»
<…> от вилась в магазин. Петр вошел в свою комнату. Там было тихо и сквозь чистые окна светило нежаркое предосеннее солнце. На стуле у письменного стола свешивался Ирин халатик, случайно забытый в суматохе утренних сборов. Петр аккуратно сложил мягкую ткань и перед тем, как спрятать, прижал ее к лицу. Слезы подступили неожиданно. Вот смешно, подумал про себя Петр, сорокалетний с гаком мужик плачет. Он понимал, что сумасшедшее летнее забытье кончилось, осень несет скучные серые заботы. Последнее время он тратил на Иру все, что зарабатывал, и даже брал в долг. Она как будто не замечала экзотических ресторанов, дорогой еды и всего того, что, вылезая из кожи вон, делал для нее Петр. Поначалу ему даже казалось, что она не интересуется ничем, кроме него, точнее, кроме него в постели. Но со временем понял, что это не так, так быть не может. Как-то Ира грустно сказала, что одной ее подружке подарили платье, потом другой лайковое пальто. Это не были намеки, скорее, высказанные вслух ожидания. Он осторожно расспрашивал ее, и каждая подробность вызывала в нем жалость и умиление.
Год назад Ира развелась. Он работал бригадиром проводников на «Красной стреле», а Иру устроил на «тройку» — поезд-близнец знаменитой номенклатурной «стрелочки». Однажды Ира неожиданно попала в рейс к мужу. Хотела сделать сюрприз, но застала в его служебном купе раздетую пьяную женщину. Потом выяснилось — он изменял ей почти в каждой поездке, со всеми сколь-нибудь смазливыми проводницами, а то и с пассажирками.
На обратном пути из Москвы Ира пошла в вагон-ресторан и заказала сразу две бутылки шампанского. Там ее и заметил Степанов. Слово за слово, они вместе напились до чертиков. Степанов обещал помочь устроиться — Ира не могла бы работать дальше рядом с бывшим, — это она знала точно, — мужем.
Да, это похоже на Юрку, подумал тогда Петр, вот так, походя, выручить едва знакомого человека.
До замужества и рождения сына Ира успела закончить парикмахерское ПТУ. Теперь это пригодилось. Вот так она и попала на «объект К-2». Платили там мало, чаевых клиенты не давали, зато не было забот с едой — запасы продуктов полагалось обновлять каждые три-пять дней, прежние списывали, и обслуга делила их между собой.
После развода Ира забрала сына и переехала обратно к матери, в старую коммунальную квартиру, где у них были две изолированные темные комнаты и две пожилые соседки. Одна из них после смерти сына, погибшего в Афганистане, спилась. Каждый месяц, получив пенсию, на несколько дней запирала дверь и напивалась так, что даже не могла дойти до туалета, все делала в ведро у себя в комнате. Вторая, Надежда Петровна, бывшая учительница, жила одиноко и тихо. Она даже помогала Ириному сыну с уроками.