Автограф президента (сборник)
Шрифт:
По этому факту, похожему на диверсию, было возбуждено уголовное дело, которое вел Осипов. Одновременно проводились различные оперативные мероприятия, и вскоре было установлено, что этот пыж засадил в трубопровод один из контролеров военной приемки, которому, вопреки его надеждам, не дали квартиру в строящемся доме и который в связи с этим обозлился на своего непосредственного начальника и заодно на весь белый свет.
Вот так, желая отомстить одному, он угробил другого и осиротил Юру и его годовалую сестренку.
Два года Юрина мама
Честно говоря, мне он тоже не очень-то нравился, но жить с ним собиралась Юрина мать, и ей было виднее, с кем связывать свою жизнь и жизнь своих детей.
— Ах, вот в чем дело? Зря ты так, Юра! — укоризненно сказал я и привел единственный имевшийся в моем распоряжении довод в пользу «лысого». — У него вся грудь в орденах!
— Ну и пусть! — упрямо стоял на своем Юра. — Все равно он мне не нужен!
Я прекрасно понимал его настроение.
Я сам вырос без отца и испытал на себе все прелести безотцовщины, страшно завидуя тем своим, прямо скажем, немногим товарищам, у кого отцы были. Я ужасно хотел, чтобы у меня был отец, но чтобы это был именно мой родной отец, а не какой-то чужой дядя.
После гибели отца всю свою оставшуюся жизнь мать хранила ему верность и потому растила меня одна, хотя, конечно, не раз могла бы выйти замуж.
Году в сорок девятом за ней очень настойчиво ухаживал капитан Нечаев, бывший фронтовой разведчик, вся семья которого погибла на оккупированной территории от рук полицаев. Он был в нашем управлении начальником розыскного отделения и мог не спать неделями, идя по следу какого-нибудь фашистского пособника. Это был во всех отношениях просто замечательный человек, и я очень хорошо к нему относился.
Но однажды мама пришла с работы и за ужином, погладив меня по голове, сказала:
— Поздравь меня с капитаном!
Я подумал, что она решила выйти замуж за капитана Нечаева, и пришел в ужас. Нам было так хорошо вдвоем, что в своем детском эгоизме я и представить себе не мог, что в нашу маленькую, но дружную семью придет кто-то третий.
Но мои страхи тогда оказались напрасными: маме просто присвоили очередное воинское звание!
Вспомнив сейчас этот эпизод, я посмотрел на Юру и сказал:
— А ты, оказывается, эгоист! О маме ты, значит, не думаешь? А Лариску ты спросил? Она-то к нему как относится?
Юра передернул плечами и, снова отвернувшись к стене, ответил:
— Лижется с ним, дура!
— Вот видишь! — обрадовался я тому, что у меня есть такой союзник. — Она хоть и младше, а лучше тебя понимает, как маме трудно с вами одной. Да и вам не сладко, по себе знаю.
Юра порывисто повернулся ко мне и возбужденно проговорил:
— Да был бы он летчиком, как мой папа, или хотя бы шофером! А то!.. — И Юра
— Знаешь, что я тебе скажу… — прижал я его к себе, не представляя пока, как доказать ему, что профессия строителя, а «лысый» был именно строителем, ничуть не хуже профессии летчика или шофера.
И все же мне удалось, как мне кажется, найти кое-какие аргументы и успокоить Юру.
Мы просидели с ним на батарее минут пятнадцать, пока я сумел уговорить Юру вернуться домой, пообещав ему в один из ближайших дней показать свой пистолет.
— А вы мне его точно покажете, дядя Миша? — не веря своему счастью, переспросил Юра, когда мы поднимались с ним по лестнице.
— Покажу, покажу, — успокоил я его, но ему этого показалось мало, и он потребовал с меня честное слово.
— Честное слово, — сказал я и подтолкнул к двери его квартиры.
Пока он звонил, я успел взбежать на следующий этаж и услышал, как внизу открылась дверь и взволнованный женский голос произнес:
— Юра, ну где ты ходишь?! Мы с Петром Даниловичем уже собирались тебя искать!
Пока я решал с Юрой его проблемы, мать готовила ужин и слушала радио.
Передавали отчет о последнем дне работы съезда партии.
Она что-то помешивала в сковороде, когда голос диктора привлек ее внимание. Она отошла от плиты и повернула ручку регулятора громкости.
Голос диктора стал отчетливее:
— …Затем Двадцать второй съезд КПСС принял постановление «О Мавзолее Владимира Ильича Ленина»…
Услышав, как я открываю дверь, мать крикнула мне из кухни:
— Миша, иди сюда!
— Мама, как насчет поужинать? — снимая пальто, спросил я. — Я голоден, как…
— Быстрее! — поторопила меня мать. — Передают важное сообщение!
Я прошел на кухню и встал в дверях, пытаясь уловить смысл того, что говорил диктор московского радио:
— …именовать впредь Мавзолеем Владимира Ильича Ленина. Второе — признать нецелесообразным дальнейшее сохранение в Мавзолее саркофага с гробом Иосифа Виссарионовича Сталина, так как серьезные нарушения Сталиным ленинских заветов, злоупотребления властью, массовые репрессии против честных советских людей и другие действия в период культа личности делают невозможным оставление гроба с его телом в Мавзолее Владимира Ильича Ленина…
Закончив чтение постановления съезда, диктор умолк.
После непродолжительной паузы в динамике раздался женский голос:
— А теперь послушайте концерт из произведений Сергея Рахманинова…
Некоторое время мы с матерью молча вслушивались в фортепьянные аккорды. Каждый из нас думал о своем.
Я вспомнил разговор с Осиповым и его надежду на то, что съезд примет какие-то важные решения по преодолению последствий культа личности Сталина.
На плите что-то зашипело, и, видимо, это вывело мать из состояния глубокой задумчивости. Она сняла с плиты сковороду, выключила газ и, словно продолжая неначатый еще разговор, сказала: