Автограф президента (сборник)
Шрифт:
Щеглов сделал страшные глаза и сокрушенно покачал головой.
— Однако! — воскликнул кто-то из членов бюро, и я понял, что крайне неудачно сформулировал свою мысль, потому что последние слова могли быть истолкованы превратно.
— Ну что ж, резонно! — сказал Щеглов, решив в эту критическую минуту бросить мне спасательный круг, и тем самым загладить свою вину за то, что не предупредил меня о предстоящем допросе с пристрастием.
Его слова прозвучали весьма весомо, и я почувствовал, что обстановка несколько разрядилась.
— Тогда расскажите нам о себе, — снова
Для меня это был самый легкий вопрос, потому что за свою жизнь мне приходилось неоднократно на него отвечать, да и было что рассказать. Когда я закончил краткий обзор прожитой мной жизни, последовал очередной вопрос:
— Чем вы занимаетесь в областном управлении КГБ?
Я не понял, имел ли спросивший в виду лично меня или под словом «вы» подразумевался весь личный состав управления, и потому решил ответить за себя.
— Я веду оперативную работу на одном из оборонных объектов, а также решаю некоторые другие задачи.
— А можно поточнее? — явно неудовлетворенный моим ответом, спросил какой-то не в меру дотошный член бюро. — Что это за «другие задачи»?
— Можно, — с готовностью ответил я и, как мне показалось, с предельной откровенностью доложил: — Речь идет о сохранности государственных секретов, розыске государственных и военных преступников и расследовании особо опасных государственных преступлений на предприятиях промышленности и транспорта.
Неоднократное употребление слова «государственных» произвело на членов бюро необходимое впечатление и несколько охладило их любопытство. Один из них даже не удержался и призвал:
— Товарищи, давайте воздержимся от излишней детализации! Не забывайте, что товарищ Вдовин работает не на заводе или в совхозе, а в органах госбезопасности!
— Чем вы занимаетесь в свободное время? — перевел обсуждение на нейтральные рельсы парень в пестром свитере. — Что читаете? Ходите ли в кино, в театр?
Я попытался вспомнить, когда в последний раз был в кино или в театре, но так и не вспомнил: почти все вечера я отдавал встречам с агентами, их у меня на связи было четырнадцать человек, и с каждым полагалось встретиться два раза в месяц. С чтением литературы по тем же причинам тоже была напряженка. И потому я сказал честно:
— Свободного времени у меня практически нет. Все, что я успеваю, — это тренироваться.
— К сведению членов бюро, — снова поддержал меня Щеглов, — товарищ Вдовин пятиборец, мастер спорта.
Его слова не произвели на членов бюро особого впечатления. Видимо, они считали, что члену партии нужнее не здоровое тело, а здоровый дух. Это стало очевидно из следующего вопроса.
— А как же вы тогда повышаете свой идейный и культурный уровень? — снова раздался знакомый женский голос, и в этот момент заслонявший ее от меня своим телом лысеющий блондин откинулся на спинку стула, дав мне возможность наконец увидеть ту, которая проявляла такой неподдельный интерес к моей персоне…
Случилось так, что после шестого класса мы вместе с Хрипаковым в первый и последний раз вместе поехали отдыхать в пионерский лагерь. Обычно мы проводили лето в разных местах: родители Женьки, работавшие
Еще на сборном пункте вокруг нас сгруппировалась значительная часть наших сверстников, и когда пришло время выбирать руководство отряда, мы уже были признанными вожаками мальчишеской стаи. Поэтому не было ничего удивительного в том, что меня избрали председателем совета отряда, а Женьку звеньевым.
Произошло это к заметному неудовольствию наших воспитателей, потому что, как это и полагается настоящим вожакам, мы держались чересчур независимо, а большинство педагогов всегда предпочитают иметь во главе любых форм детского самоуправления послушных и исполнительных подростков. Все это, понятно, было чревато конфликтом. Так и произошло, причем повод для конфликта мы дали сами.
Наши мятежные мальчишеские души, зажатые суровой лагерной дисциплиной, требовали хоть какой-то отдушины. И такой отдушиной стали ночные рыбалки, на которые мы с Женькой в компании нескольких самых надежных приятелей отправлялись перед рассветом, чтобы вернуться к лагерному подъему.
Мы прятали улов, а сразу после завтрака уходили в лес, в строгом соответствии с пионерскими традициями разводили костер и на прутиках жарили рыбу. При этом у костра собирались не только те, кто ходил с нами на рыбалку, но и значительная часть отряда.
Один из мальчишек долго упрашивал нас взять его на рыбалку, а когда мы ему отказали, в отместку нас «заложил». Будь мы в ладах с воспитателями, они бы, наверное, нас пожурили и этим ограничились. Но отношения у нас не сложились, и потому было принято решение примерно нас наказать.
Когда мы под утро возвращались с очередной рыбалки, у отрядной палатки нас поджидала засада во главе со старшей пионервожатой Ольгой Михайловной — восемнадцатилетней студенткой пединститута.
Пойманные с поличным, мы не стали унижать себя публичным раскаянием и мольбами о прощении, на что очень рассчитывали наши воспитатели, а решили с достоинством встретить суровый приговор. И вот после завтрака, как раз в то время, когда мы собирались жарить на костре пойманную на рассветной зорьке рыбу, на общем собрании отряда нас с Женькой освободили от занимаемых должностей, причем за наше отречение от власти проголосовали даже те, кто вместе с нами лакомился ночным уловом.
Но этого принципиальной Ольге Михайловне показалось мало, ей захотелось не только нас наказать, но еще и унизить.
И вот после обеда в пионерской комнате собрался совет дружины, и там нас с Женькой, как зачинщиков и организаторов, исключили из пионеров до конца лагерной смены. Для нас, искренне решивших посвятить всю свою жизнь без остатка борьбе за дело Ленина — Сталина, это было настоящей трагедией!
Когда Ольга Михайловна под одобрительные возгласы членов совета дружины сняла с нас пионерские галстуки, нам показалось, что вместе с галстуками у нас отнимают жизнь!