Автономное плавание
Шрифт:
– Ну и больше ты не пробовал никуда обращаться? - спросил Герасименко у Хохлова.
– А ну их всех к дьяволу!
– Кого?
– Да этих чинуш... каневских.
– Ты же не в работники к нему наниматься пришел.
– Вот именно. Я добро хочу сделать и должен еще унижаться. Проживу и так. Я свое отработал, совесть у меня чиста. Пенсию за свой труд, за свои раны, за свои двадцатипятилетние скитания получаю.
– Да, поскитались мы немало, - подхватил Никольский. - Верите, я больше двух лет ни разу на одном месте не жил. В
Заговорили о женах, о детях. У Гурина старший сын погиб в войну, младший - где-то на Севере с геологической экспедицией. У Хохлова дочь на Курильских островах, муж ее пограничник. У Никольского оба сына летчики, оба в разных местах. "Не заметил, когда оперились и разлетелись из своего гнезда". Остап Григорьевич тоже вспомнил о своем сыне, но промолчал. Он до сих пор глубоко переживал неудачно сложившуюся судьбу сына, женившегося на дочери известного ученого и жившего сейчас в Москве на его хлебах.
Игра шла вяло, вскоре они отложили карты и разошлись.
Остапу Григорьевичу и Никольскому было по пути. Сначала шли молча. Потом Никольский сказал:
– Я вижу, вы, Остап Григорьевич, уходите несколько огорченным.
– Пожалуй, - признался Герасименко.
– Вы Хохлову не верьте. Он работает как зверь. Пишет. Я читал. Не роман, но толково. И нужно. Для молодежи нужно. Словом, Хохлова отставка не сломила. Гурина - да, а Хохлова - нет.
– А что Гурин?
– Он вполне доволен. Жалуется, что скучно, но вы не верьте, ему-то не скучно. Огородишко завел, копается. Корову покупать собирается. Собственник!
– Почему же вы к нему ходите?
– Вы думаете только ради преферанса? Нет, это между делом. Гурина надо вырвать из паутины частнособственнических инстинктов. И так о нас, отставниках, бог знает какие сплетни разносят.
– Ну а вы? - спросил Герасименко.
– Я? Я работаю. Нештатный пропагандист горкома, председатель культурно-бытовой комиссии. В общем-то, дел хватает. Сейчас детский сад на общественных началах организуем, городской пионерлагерь, самодеятельный театр. "А как же я? Так и буду сидеть дома? - спросил себя Герасименко. Разве я ушел в отставку из жизни? Разве у меня нет потребности работать?"
На следующее утро Герасименко пошел в горком партии.
В приемной первого секретаря Карамышева сидело человек семь. Секретарша предупредила Герасименко:
– Без четверти двенадцать Михаил Петрович уедет на завод. Вряд ли он успеет принять вас.
Но Остап Григорьевич решил все же подождать, он знал, что поймать Карамышева трудно. "Авось успеет".
Первые четыре посетителя прошли быстро, но пятый застрял в кабинете секретаря на целый час. Когда он вышел, секретарша сказала:
– Все. Остальных Михаил Петрович примет вечером. В это время вышел Карамышев. Он был уже в пальто.
Поздоровавшись,
– Прошу простить, меня ждут на заводе. Если у кого дела совершенно неотложные, пройдите к товарищу Постнову. А ты, Остап Григорьевич, мне очень нужен. Одевайся, поговорим в дороге.
Герасименко вопросительно посмотрел на Карамышева. Они были знакомы давно, вместе бывали на совещаниях, сидели в президиумах, но отношения их были чисто, деловыми. Поэтому Остап Григорьевич удивился, уловив в обращении Карамышева какие-то дружеские нотки.
Пока Герасименко надевал шинель, Карамышев с улыбкой разглядывал его. Потом, взяв за локоть, вывел из приемной.
– Я к тебе, Остап Григорьевич, давно собирался заехать, да все как-то не получалось. Как живешь?
– Да ведь как сказать... - Герасименко неопределенно пожал плечами.
– Работу пришел просить?
– Угадали.
– Я знал, что ты придешь. Наш брат, партийный работник, не умеет сидеть на пенсии, к людям его все время тянет. Как, тянет?
– Тянет.
– То-то! - Карамышев торжествующе рассмеялся. - А работу мы тебе, Остап Григорьевич, уже подыскали.
– Мне?
– Тебе. Чему удивляешься? Думал, и мы тебя в запас уволили?
– Так какую же работу? - спросил Герасименко.
– На судоремонтный секретарем парткома рекомендовать будем.
– Но ведь там меня не знают. А должность-то, между прочим, выборная.
– Это тебя-то не знают? Между прочим, знают. Лодки твои там ремонтируются. Ты депутат горсовета, член горкома. Да кто тебя в городе не знает?
– Надо подумать.
– Подумай, пожалуйста. Только не долго думай. Через две недели у них партийная конференция.
– Трудно будет.
– Очень трудно. Поэтому на твоей кандидатуре и остановились. Воробей ты стреляный, да и шея у тебя вон какая крепкая, выдюжит. - Карамышев засмеялся.
14
Ночью вошли в Неву, бросили якорь напротив Адмиралтейства. До рассвета оставалось добрых три часа, но спать никто не ложился. Матросы высыпали наверх, неторопливо курили, переговаривались. Многие впервые были в Ленинграде.
На мостике кто-то тихо и торжественно читал:
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит...
До утра так никто и не заснул. После завтрака взялись за уборку. Когда все было вымыто, протерто, надраено до зеркального блеска, пошли в ход утюги и щетки. После обеда с первой группой увольняющихся Матвей сошел на берег. Замполит повел матросов на Дворцовую площадь, а Матвей направился в обратную сторону, к мосту лейтенанта Шмидта.
Университет. Академия художеств с лежащими перед ней каменными сфинксами. А вот и дом академика Павлова. Памятник Крузенштерну. Кажется, ничего не изменилось, кажется, только вчера ты выходил из этого парадного подъезда и на углу Восьмой линии садился в трамвай. Но почему так замирает сердце?