Автопортрет художника (сборник)
Шрифт:
– Я румын, – гордо сказал мент, несильно ударив Сережу по спине дубинкой, – а за суку ответишь. Я блядь воевал в Приднестровье, получил контузию второй степени, пока вы, пидарасы, в тылах отсиживались.
– Мы не пидорасы, – без особой уверенности возразил Иван.
– Точно, – сказал мент, – ты еще не совсем.
После чего настала пора Ивана постоять у стола.
– Да-да, – приговаривал мент, – о, да. Да-да-да-бля, как я же вас блядь русских ненавижу…
– Мы румыны, – плача ответил Иван.
– Вы
– Мы румыны! – плача, ответил Сережа
– Ах вы румыны, – пыхтел мент, – так ведите себя как румыны, а не как говно цыганское.
– А как ведет себя цыганское говно? – спросил изрядно подуставший Сережа, который понял, что дубинка это еще хуже чем…
– Оно воняет и говорит по-цыгански! – заорал мент.
– А еще? – спросил Иван, поскуливая.
– А еще оно задает слишком много вопросов про цыганское говно! – заорал мент, и ударил Ивана по затылку.
Правда, потом объяснил, что это параксизм страсти, и во время оргазма с ним всегда так. Иван понял.
Под утро полицейский заставил парней сделать «бутербородик», и читать стихи Эминеску, пока он их трахает. Потом запер в какой-то каморке, заткнув рты шарами. Вечером все продолжилось…
Время шло. Полицейский называл их своими Шахерезадами… Ребята узнали, что его зовут Джику Мындреску, что он слегка тронутый, любит танцевать голый и в ботинках на столе, ему нравится щекотка – ну, специфическая щекотка кое чем кое где, – стихи Эминеску, и румынский морской курот Байе, куда он даже пообещал свозить Ивана на лето, и купить там ему новый цельный купальник…
На третий день полицейский заставил ребят изобразить позу «Аист несущий рыбу в клюве как рыба, несущая в пасти аиста» под музыку из кинофильма «Криминальное чтиво», со вставками Бреговича, и с чтением произведений Октавиана Гоги нараспев.
Смеясь, легавый называл это «нашей балканской мультикультурностью». ..
На четвертый день на столе Сережа Цуркану сказал шепотом, скосив глаза за спину:
– Знаешь, а он ничего. Ну, чисто в сексуальном плане, я имею в виду.
Иван горько сплюнул.
ххх
На восьмой день Иван задушил полицейского.
Джику всего на мгновение утратил бдительность, и этого хватило. Он ослабил наручники на Иване, попросив «помассировать спинку», пока он обрабатывает Сережу. Делая неутомимому маньяку массаж, и зачитывая вслух из «Воспоминаний детства» Крянгэ, Иван поднял руки повыше к шее и совершил рывок. Терять было нечего, Ваня понимал, что после случившегося мент их не отпустит. Застрелит и зароет где-нибудь…
– Апрых, – сказал Джику.
– Больно же! – сказал Сережа.
– Больно?! – сказал Иван.
– Апрых, – сказал Джику.
– Да мне бля по херу, – сказал Иван, – больно ли педику, который нас блядь неделю трахал, ты что, совсем поехал? Да пусть ему Будет больно!
–
Иван пригляделся. Получилось и правда неловко по отношению к другу. Но выхода не было, иначе легавый мог бы очнуться. Пришлось додушивать Джику прямо на друге. Джику подергался еще немного – Ивану даже показалось, что стоны Цуркану в этот момент были не только болезненными, но он отогнал от себя эти мысли, – и затих. Ваня попинал немного его труп ногами, а потом расстегнулся.
– Что ты делаешь?! – спросил Сережа.
– Трахну его в жопу! – мрачно ответил Иван.
– Ты что, гомик?! – спросил Петрика.
– Блядь, есть варианты? – спросил Иван.
Сережа подумал слегка, и тоже расстегнулся…
Потом, обоссав труп оттраханного Джику, парни, пошатываясь забрали свою одежду, и выбрались из обезьянника. Был вечер. Смеркалось. Ребята купили по пиву, и выпили по бутылочке. Потом взяли большой пятилитровый баллон. Пиво было невкусным, но ребятам было лень обсуждать этих русских, которые везде нагадили – даже в молдавское пиво ссут. В глаза они друг другу не смотрели…
– Наверняка отпечатки пальцев найдут, – сказал угрюмо Сережа.
– Свалим все на аффект, – сказал Ваня.
– Да и невыгодно им поднимать шум вокруг такого дела, – подумал вслух Иван, – мертвый педик – мент с наручниками в жопе, убитый своими жертвами, которых похитил и трахал…
– Иван, – робко сказал Сережа, – а что мы будем делать теперь со всем этим?
– С чем? – спросил Иван.
– Ну, с Этим… – сказал Сережа.
Парни неловко помялись. Ситуация складывалась и впрямь экстраординарная… Скрипка подумал немного, а потом вдруг порывисто притянул к себе Сергея и поцеловал друга в губы. Растерявшийся Цуркану поначалу застыл, а потом ответил. Все равно Флоричика не делает минет, и готовит дерьмово, подумал Иван, увлекая любимого в темный парк.
… потом новая влюбленная пара, застегиваясь, вышла на аллею парка.
– До рассвета еще целый час, – сказал Сережа. – Что будем делать?
Иван подумал, и предложил:
– Давай докрасим памятник Пушкина!
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ВОЙНЫ
… лятая Москва пылала. Толпы людей выскакивали из горящих домов с криками и воплями, и разбегались, – преследуемые короткими очередями, – кто куда. Если кто-то из стрелков был выпимши, или в свое время не получил полный расчет за ремонт, то очереди были длинными. Но таких старались наказывать, потому что боеприпасы берегли. Не то, чтобы захватчики сомневались в своей победе – сопротивления они не встретили нигде, за исключением двух-трех точек, в которых они и ОЖИДАЛИ это сопротивление встретить, – просто патронов должно было хватить до полного и окончательного решения Московского Вопроса.