Автопортрет художника (сборник)
Шрифт:
– Ты что делаешь? – спросил какой-то чудак из штаба.
– Стреляю ворон, – ответил папаша и выстрелил прямо у чудака над головой.
Все могло бы закончиться для отца плохо, но сверху и в самом деле упала ворона.
Назавтра нам выделили комнату.
– Скажешь ей: эй, тетя, глядите, вот ваша писька! – сказал мне брат.
– А потом? – спросил я.
– А потом суп с котом, – сурово ответил он.
– Потом деру даем, и все, – объяснил он.
– Значит, тетя, вот ваша писька? – спросил я.
–
– Ладно, – сказал я.
И с сомнением поглядел на рисунок на снегу. Кружок, разделенный палочкой. Разве так должна выглядеть писька у тети? Впрочем, неважно. Нас окружала малолетняя братва – человек десять – от четырех до семи лет. Брат был чем-то вроде мозгового центра этой шайки. Мы делали все, что только нельзя было делать, но брат всегда выходил сухим из воды. Рубашка у него была чистая, сам он невозмутим, и манеры у него – аристократические. Никто и заподозрить не мог, что именно этот ангелочек разрабатывал план ограбления военного склада, а ведь оно удалось! Обманув часовых, мы по братовой схеме украли больше ста противогазов, которые носил весь гарнизон. Именно брат подбил нас на то, чтобы насобирать немецких патронов на старых стрельбищах и попробовать стрелять ими из игрушечных пушек, причем все сработало – после чего в гарнизоне с полчаса стояла стрельба, никто не погиб чудом, а какой-то политрук даже обгадился от страха в буквальном смысле.
И это были не самые яркие подвиги моего брата.
Но доставалось всегда нам.
– Итак, – сказал братишка бархатным голосом британского джентльмена.
– Ладно, – сказал я.
Все сыпанули в подъезд. Я дождался, пока мимо пройдет какая-то тетка из магазина для военных – кажется, «Военторга», – и крикнул:
– Тетя, вот твоя писька!
И бросился наутек. Позже брат сказал мне, что я не совсем верно следовал тексту. И что «тыкать» взрослым нехорошо. Надо было крикнуть: ВАША, – укоризненно сказал он. Что за манеры, качал он головой. Но то позже. В тот момент я смывался. Но, конечно, запутался в зимней одежде и упал. Тут она меня и настигла.
– Я ужасно беспокоюсь, – нервно сказала мать, когда скандал был уже позади.
– Сейчас… и тот случай в коммуналке, – сказала она, кусая губы.
– Мальчик идет по плохому пути! – сказала она.
– Это как? – спросил отец, посмеиваясь.
– Он слишком… чувственный, – сказала она.
– А? – спросил он.
– Он… озабоченный, – сказала она шепотом.
– Это я виновата, – сказала она.
– Брала его в женскую баню до трех лет, – сказала она, – вспоминаю теперь, какимиглазами он на них на всех смотрел и как они жаловались все, что он их ест глазами.
– А я думала, что это глупости, маленький ведь…
– Какими глазами? – спросил я.
– В какую
– Замолчите оба, – сказала мать. – Ступайте в свою комнату.
– Успокойся, – сказал отец.
– У пацана ничего дурного в мыслях нет, – добавил он.
– Пообещай мне больше так не делать, и все, забудем это, – сказал он.
Я пообещал. Как всегда, когда дело касалось его, я выполнил обещание. И больше ни разу в жизни не рисовал на земле кружок с палочкой и не бросался наутек, крикнув «тетя, вот ваша писька».
По крайней мере, держусь вот уже тридцать лет.
В Забайкалье он стал учить нас ловить рыбу и стрелять.
Я навсегда запомнил огромные косяки рыб, которые в этой сраной реке – нет, все-таки вспомнил, Шилка – клевали на голую загнутую ложку. Безо всякой наживки. А, чтоб ее. Мы просто бросали в воду леску с этой загнутой ложкой, и рыба клевала! Мы с братом хохотали. Настроение было отличным, мы как раз освоили пистолет, и это было удивительно. Брат, правда, предпочитал сложные механизмы. Все просил отца научить его стрелять в танке или из гаубицы. Папаша обещал со временем подумать. Я же любил ружья и пистолеты. Ружье, оно как изысканное блюдо, которое приготовил ты сам. Смерть у тебя на кончике пальца. Танки, ракеты, вся эта громоздкая чушь– все это оставляло впечатление чего-то бездушного и пластмассового. Как поесть в столовке.
А ружье или винтовка, желательно еще с оптическим прицелом, – это персональный заказ.
Но до ружья еще дожить надо было, начали-то мы с пистолета. Мы как раз обсуждали это с братом, как к мужику, сидевшему неподалеку от нас, подошел другой мужик. Мы и глазом не повели. Туземцы занюханные.
– Ну че, Анюха, – сказал один мужик.
– А че, Кирюха, – сказал другой.
– Я те сказал че если че пристрелю? – спросил Кирюха.
– Ну сказал че ж не сказал а че, – сказал Анюха.
После чего они быстро схватились за ружья – там все ходили вооруженные, – но повезло больше Анюхе. Или Кирюхе. Я так и не разобрался. В общем, мужик, которому не повезло, упал в речку и ушел на дно очень быстро. Головой вниз. Блям, и все. Кровищи не было, ничего не было. Блям.
Я глянул вбок. Отец уже был на ногах, и с ружьем, которым целил в Кирюху. Ну или Анюху.
– А че-че, ты-то че? – сказал тот.
Палец отца шевельнулся. Сам отец молчал, поговорить он никогда не любил, но все было и так понятно. Кирюха опустил ружье на землю.
– Уматывай, – сказал отец.
– В лес или сдаваться? – спросил Кирюха.
– Как угодно, – пожал плечами отец.
– Тогда я в лес, – сказал Анюха.
– Велкам, – сказал отец.
Много позже я узнал, что он когда-то неплохо говорил по-английски. Тогда подумал, что ругается. Удивительно, но Кирюха его понял. А может, он тоже изучал язык Шекспира?