Автопортрет неизвестного
Шрифт:
– Не надо! Слишком символично, – сказал Алексей, подняв бокал.
– Будешь тост произносить? – спросила Римма Александровна.
– Нет, нет, тосты произносит самый младший. Он же открывает дверь, режет хлеб и бегает за водкой, когда она кончается.
– Хватит!!! – закричала Римма Александровна. – Замолчишь ты или нет? Чучело!
– Молчу. Ольга. Тебя ждем.
Оля встала, взяла бокал.
– Давайте выпьем… Ой, я пролила.
– Я виноват, налил с горкой, – сказал Алексей.
– Пустяки, пустяки, Олечка, ерунда, –
– Давайте выпьем за вечную память, – сказала Оля, – за вечную память Сергея Васильевича Перегудова, выдающегося ученого, организатора науки и промышленности и прекрасного человека.
– Не чокаются, – предупредила Римма Александровна.
Алексей выпил, прожевал и спросил:
– А откуда ты знаешь, какой он человек?
– Ну, Леша! – одернула его Римма Александровна.
– Не люблю официальной скорби. – Он говорил с набитым ртом. Получилось под Брежнева; Брежнев к тому времени уже два года как умер, так что передразнивать его было совсем безопасно и даже приятно.
– Я была с Сергеем Васильевичем неплохо знакома, – сказала Оля.
– Вот как? – Римма Александровна сощурилась.
– Да, так.
– Но ты ведь девочкой была, когда он умер, крохой была. – Римма Александровна вдруг перешла на «ты». – Тебе лет десять было!
– Двенадцать. Не такая уж кроха.
– Где же вы встречались?
– Он приходил к нам. К маме, с какими-то бумагами. То ли приносил какие-то бумаги, то ли забирал, не помню. А может быть, и то и другое. Что-то приносил, что-то забирал.
– А с тобой разговаривал?
– Да.
– Что говорил?
– Не помню. Наверное, и не говорил ничего особенного. Так. Брал на руки. Сажал на колени. Целовал. Шутил.
– Он тебе дарил что-нибудь?
– О да! – серьезно сказала Оля. – Конечно, дарил, а как же! Кольца с бриллиантами. Брошки, тоже с бриллиантами. И серьги. С изумрудами. И прочие драгоценности, и еще меха, дорогая Римма Александровна! Также дачу в Барвихе, кооператив на «Аэропорте» и автомобиль «Жигули» третьей модели, знаете, дурацкий такой дизайн, много никеля…
Римма Александровна в ответ светски улыбнулась.
– Еще конфеты. Шоколадные наборы. Такие красные с золотом коробки. Там была такая шоколадная, в золотой бумажке, бутылочка с ромом. Он ее вынимал и отдавал маме. Говорил: «Это Оле нельзя, это детям вредно».
– Сергей Васильевич очень любил детей, – сухо сказала Римма Александровна.
– Да. Я это чувствовала. Я же говорю – замечательный человек.
– Ольга, ты почему не ешь? – сказал Алексей. – Закусывай давай.
– Да, Алеша, поухаживай… Любовь Семеновна, положите что-нибудь Олечке.
– Спасибо, у меня много.
– Олечка, а как вообще ваши дела? Вы еще учитесь? Или уже окончили? Вы, наверное, курите? Закуривайте, не стесняйтесь. Сергей Васильевич курил, дымил на весь дом и даже Алешке разрешил с восемнадцати лет, но Алеша не стал. Возможно, потому,
– Спасибо, я не курю, – отказалась Оля и ответила на предыдущий вопрос: – Я на четвертом курсе.
– Прекрасно, прекрасно. Простите, я не помню, вы по маминым стопам?
– Диаметрально по другой части! – сказал Алексей.
– Ах, по другой части… Диаметрально? Забавно, что там диаметрально противостоит антеннам?
– В Строгановском училище, – сказала Оля. – Скульптор малых форм.
– Это что, всякие статуэтки?
– Да. Еще значки, медали и ювелирные изделия.
– Откуда такой выбор?
– На маму глядя! Подъем в шесть тридцать, институт аудитория кафедра лаборатория библиотека дома в полвосьмого и надо еще к лекции подготовиться – и вот так еже-боже-дневно, сколько я ее помню. Вместо сердца пламенный мотор. Разве так должна жить женщина?
– Экая вы… – улыбнулась Римма Александровна, но вдруг встала со стула. – Простите, молодые люди, у меня чертовски разболелась голова. Олечка, вы меня прощаете? Любовь Семеновна, дадите молодым людям горячее и чай?
– Мы сами, сами, сами! – сказал Алексей. – Мы еще немножко посидим.
– До свидания, Олечка. Передайте маме привет. Передайте, что я к ней с огромным уважением отношусь. Постарайтесь объяснить маме, что мы уже такие немолодые, что мы почти уже две старухи…
– Что вы, что вы, Римма Александровна!
– Не перебивайте! Постарайтесь объяснить, что мы вполне можем дружить. У вас вообще часто бывают гости, друзья?
– Нет, не очень.
– Тем более, тем более! Вы ей это обязательно передайте.
Она ушла, резко повернувшись, и Оля сказала «спокойной ночи» ей в спину.
– Любовь Семеновна пододвигайтесь поближе, давайте на троих… – сказал Алеша. – Давайте я вам налью? Водочки? Отлично. Ура-ура! Чин-чин. Расскажите нам что-нибудь. Из жизни! Мы ведь совсем не знаем жизни. Оля еще маленькая, а у меня никакой жизни нет. На работу, с работы – разве это жизнь?
У Любови Семеновны были желтая завивка и кокетливый зеленый взгляд. Она всегда смотрела чуточку сбоку, в три четверти. Она выпила полрюмочки и рассказала про своего папу, что он был портной, знаменитый. «Он на горбатых костюмы шил. На косоруких или у кого плечи разные. А как шил! Сидело как влитое. Папа плясать любил. Один раз так плясал, что у него сердце оторвалось. Когда вскрытие делали, оно прямо в желудке лежало, оторванное!» Оля и Алексей засмеялись. Она допила свою рюмку и ушла. Оля сказала, что Любовь Семеновна похожа на дамский портрет кисти Никола де Ларжильера из Пушкинского музея.