Автопортрет неизвестного
Шрифт:
А по имени-отчеству Алексей назвал его, чтобы этак ненароком и себя включить в этот круг. В наивысший круг секретных оборонщиков, в узкую компанию людей, которые делают главные бомбы, главные ракеты, главные самолеты, антенны и радиолокационные станции, атомные подлодки, ракетные и авианесущие корабли, а также то, что не только вслух, но и в уме он остерегался произносить… вы понимаете, друзья?
– Нет, не понимаю, – сказал Игнат.
– Ну и слава богу, – сказала Юля.
– Нет, извини, я так не согласен.
– Не согласен – не надо. Давай вычеркнем.
– Нет, я должен
– Ничего ты не должен. Зачем тебе военная и государственная тайна?
Юля посмотрела на него совсем серьезно.
– Ладно, – сказал он. – Хотя жалко.
– Чего тебе жалко?
– Интересно же знать, что они там еще делали, кроме бомб и ракет!
– Глупости. Вот я тебе скажу, допустим. Потом ты проболтаешься…
– Я? Никогда. Клянусь!
– Обязательно проболтаешься, – сказала Юля. – Все пробалтываются. Министры и генералы пробалтываются. Бабам, девкам, что характерно! Почему? Думаешь, бабы их шантажируют? Скажи, милый, где база атомных подлодок, я тебе улетный минет сделаю! А не скажешь – вообще даже трусы понюхать не дам! Что ты, что ты, ничего подобного. Министры и генералы сами все выкладывают. Почему? Потому что хотят, чтобы баба ахнула и глаза выпучила: «Уй ты! Во дает! Ну супер! Не может быть!» Нарциссизм своего рода. Быть в центре внимания. Поразить. Изумить. Огорошить. Тут, наверное, какая-то своя эротика, – сказала она и замолчала.
Вздохнула, забросила руки за голову, потянулась и громко зевнула, потягиваясь, совсем по-мужски, – отметил Игнат. Но сказал:
– Ну допустим, проболтаюсь. И что?
– У тебя будут неприятности.
– Брось. Мы же пишем про восьмидесятые годы. Про брежневские времена. Это же тридцать лет назад было.
– По гостайне нет срока давности. Особенно по такой.
– А я на тебя укажу! – засмеялся Игнат.
– А я отопрусь, и мне поверят, вот! Потому что я красивая! – ответно засмеялась Юля, но продолжала уже серьезно: – У Бориса Аркадьевича деньги и связи. Он увезет меня далеко-далеко. А у тебя будут ну очень большие неприятности. Самые неприятные неприятности, Игнаша, запомни, бывают из-за длинного языка… Давай лучше дальше.
– Давай.
– В своих мыслях, – медленно диктовала Юля, – в своих мыслях, а вернее, в своих мечтах Алексей уже давно включил себя в этот круг. Точнее говоря, снова включил, потому что еще лет семь или восемь назад он ненавидел – или делал вид, что ненавидел? – всю эту новую советскую аристократию. Наверное, потому, что он тогда еще не был большим начальником со служебной машиной, он был всего лишь сыном министра, причем министра хоть и «союзного», но второразрядного и довольно скоро отставного, а потом и вовсе покойного, поэтому его уровень в компании был низковат, и однажды это кончилось личной, как говорится, драмой: ему указали, что его девушка – «не того уровня».
Но потом все изменилось. Те, кто третировал его за девушку «не из нашего инкубатора», сами выпали из всех корзинок, а он вроде бы начал входить в круг. И впереди, как снежные вершины, снова засияли избранные. Самые главные. Самые ценные для государства. Они живут в огромных квартирах, а то и в особняках. В Москве в особняках, вы понимаете? Они ездят в длинных черных машинах с желтыми подфарниками и белыми занавесочками на стеклах задних дверей. Они повсюду ходят с охраной, ногой
Алексей видел Сахарова в шестьдесят пятом году. В Крыму, в каком-то совминовском санатории. Ему почти четырнадцать лет было, он был с отцом, отец еще был министром в полной силе. Тогда все кругом обсуждали недавнее снятие Хрущева. На парковой аллейке отец очень вежливо поздоровался с каким-то мужчиной: «Здравствуйте, Андрей Дмитриевич!» И, кажется, даже сам представился: «Я – Перегудов. Сергей Васильевич Перегудов, Минспецприбор». – «Да, да, – протянул руку тот, – мы ведь, кажется, знакомы». Они о чем-то коротко поговорили. Мелькнуло имя Брежнева, нового Первого секретаря ЦК. «Внимательный, вдумчивый руководитель, – услышал Алеша чуть картавящую речь. – В наших делах прекрасно разбирается, да вы, наверное, и сами знаете…» – «Да, мы с ним встречались пару раз, в пятьдесят восьмом». – «А мы – довольно часто. С ним легко находить общий язык, это в нем хорошо. Понимает проблемы. А Никита Сергеевич был грубоват, даже, сказал бы я, хамоват, да вы, наверное, и сами знаете…» Мужчина был в легком шелковом костюме, то есть почти что в пижаме – были тогда такие, что ли, прогулочные пижамы. Рослый, светловолосый, приятный. Как говорится, простое доброе открытое русское лицо. В пяти шагах за ним – очень широкоплечий молодой человек, который внимательно смотрел туда-сюда, вправо-влево. «Алексей, отпрыск, наследник», – сказал отец, потрепав Алешу по плечу. «Это хорошо», – рассеянно сказал мужчина, улыбнулся и протянул ему руку. Алеше показалось, что электрический ток шел от его пальцев.
Или это ему позднее показалось – в воспоминаниях, нагруженных взрослым знанием.
– Кто это? – спросил Алеша у отца, когда они вышли на пляж.
– Физик-теоретик и вместе с тем инженер-изобретатель, академик, – негромко сказал отец, нагнулся и прошептал: – Трижды Герой!
– А что он изобрел?
– Потом, – сказал отец. – Потом.
Алеша не забыл – и в поезде, когда ехали домой в Москву, спросил отца:
– А что этот изобретатель изобрел?
– Какой еще изобретатель?
– Ну этот, Андрей Дмитриевич, у него еще охранник такой шкаф.
Они ехали в старом СВ Калининградского вагонзавода, где полки одна над другой и еще есть кресло и дверца в умывальник – один на два купе. Алеша, конечно, наверху. Вот он с верхней полки и спросил.
Отец встал с кресла, где он читал газету «Известия», подошел к нему, приблизил лицо и тихо проговорил:
– Водородную бомбу. Не болтай, что его видел. Имя-отчество забудь.
Кстати, а почему мама с ними не поехала в Крым?
Ладно, он постарается вспомнить. Если получится.
А пока – к делу. Академик Сахаров и странный разговор с Олей Карасевич. Олечка, чудесная ты девочка, я видел живого Сахарова, страшное дело! Не диссидента-демократа Сахарова, которого ополоумевшие патриоты дразнят сионистом Цукерманом, а русского громовержца, любимца родины, которого она, то есть родина, обвешивала золотыми звездами и пылинки с него сдувала.
– Так вот, – сказал Алексей. – Полковник Кольт не отвечает за всех застреленных ковбоев. А академик Сахаров Андрей Дмитриевич не отвечает за тех, кто погиб или заболел при испытаниях его супербомбы. А ведь это были тысячи людей! А может, даже десятки тысяч! Все, хватит, хорош, закрыли тему, – сказал он, стараясь быть мудрым и значительным. Кажется, у него получилось.