Автопортрет. Стихотворения. 1958–2011

Бойков Владимир

«Еще в томлении блаженном…»

Еще в томлении блаженномсветло раскинулась река,и над своим изображеньемостановились облака. В них обещанье грозной драмыи барабанного дождя,но дремлют лиственные храмы,берез колонны возведя. И тем из рощи – на прибрежьекрутом – не насторожен взгляд,как свет сквозь влажный воздух брезжитна эту тишь, на эту гладь. И к шумно вдруг вскипевшим кронамглаза невольно вознеслись:играет дождь в плену зеленом —с

листа на лист, с листа на лист! И ты, гармонии искатель,из плеска музыку творя,не замечаешь, что из капельиграющих одна – твоя…одна – твоя…

«Пронзила существо мое тоска…»

Пронзила существо мое тоска:живое чувство носят в сердце люди,в себе и я, как в потаенном чуде,и тайна несказанна, хоть близка. Имея ту же самую природу,пронзила существо мое тоска,неистово клокочет у виска,и рвется на смертельную свободу. Пронзила существо мое тоска,которую не выведать бумаге, —как безысходный родничок в овраге,пульсирует в душе моей строка.

«А день был рыж…»

А день был рыж. Кружило солнце промеж крышлисой, играющей хвостом. Подумаю – зажмурюсь:день был хорош!

«Весенние кроны…»

Весенние кроныеще лишь на дняхвисели зеленымдождем на ветвях. Я знаю два самыхчарующих дома:там сумерек запах,здесь воздух черемух,там зритель я завтра,здесь нынче актер, —кулисы театраи леса шатер! В излюбленном блещетвода эпизоде,листва рукоплещетпрекрасной погоде,и я с той галеркойсогласно томимнегромкою ролькой —собою самим.

«Миг печали казался почти беспредельным…»

Миг печали казался почти беспредельным,сладко пели сирены в теченье метельном,я поддался тому исступленному мигу —за метелью пустился читать ее книгу,с шелестящим томленьем струится, струитсяпо дороге Борея страниц вереница. Истекают печали, и метели стихают,будто слезы на чистых листах высыхают,и следа не найдешь от былого кипения. И не читана книга, и не слушано пение.

Пришествие

И снова возвращается гулена,когда краснеют ветви оголеннов березовом лесу и ветер влажныйгоняет по асфальту клок бумажный. Во всякий час – едва за город выйдешь —одну ее хлопочущую видишь,когда в руках, подобных смуглым соснам,белье снегов полощется под солнцем,чтоб на ветру повиснуть для просушки, —и облачные пухлые подушкина синие ложатся покрывала. Как будто слишком долго изнывалапо мужней ласке, по судьбе домашней,по выстланной половиками пашне —и вот вернулась к хлопотам гулена! И думаешь о том ошеломленно:она – пора души или погода?! И не заметишь вновь ее ухода…

У костра

Избылось пламя – только в сучьяхшныряет мышь огней ползучих. Мы с непонятной смотрим больюна негодящие уголья,и наши мысли не о ближних,но близкое в них есть одно,что каждый в сущности окнона грани жизни и нежизни. Задумываюсь, озарентакой же мыслью: с двух сторонглядят в огонь и из огнякакие силы сквозь меня?..

Провожая

З. Лившицу

Судьба разводит, как свела. В грядущем – тьма. А ночь, как никогда, светла —сойти с ума! Пусть слезы просятся к лицу —нам не к лицу! Мы в человеческом лесу,как на плацу. Все так же мне верней зеркалтвои глаза,а то, что рвется с языка, —замнет вокзал. Разлука страшная беда,но горший страх —вдруг стать чужими навсегдав двух, трех шагах! Слетит с руки руки тепло,как ни держи. Да будет памяти светловсю ночь, всю жизнь…

«Изволит августейший август…»

Изволит августейший августподзолотить густейших трав вкуси, мед даруя, повторять:– Я не намерен умирать! И ливень лихо накренитсяи станет, рухнув на грибницы,громовым рокотом играть:– Я не намерен умирать! Усталый день, клонясь к закату,даст разгадать свою загадку —несчетна ликов его рать:– Я не намерен умирать! Весь в зернах звезд вселенский купол,давно бы черт все это схрупал,да не дано к рукам прибрать:– Я не намерен умирать! Не слишком я в себе уверен,по крайней мере я намеренхотя бы мигу подыграть:– Я не намерен умирать!

Деревенская ночь

Тропа в туманные пещеры.и чистый месяц высоко. Здесь рай бессмертного Кащея:бурьян, крапива, частокол. Туман прикрыл ручей и крыши,и звездам в нем не утонуть,лишь искры их слегка колышет,когда приходится вздохнуть. Пасутся лошади на склоне,роняя колокольцев звон. В моей пустейшей из бессонницсчастливый воплотился сон.

«От жизни и любви счастливой…»

Проснулся и не мог понять: снилось лиЧжоу, что он – бабочка, или бабочкеснится, что она – Чжоу"(Чжуанцзы)

От жизни и любви счастливойбезумцем стал я в сновиденьях:цветущие исчезли сливыв пустых смятениях осенних. Похоже, и тому безумьюсны полагались протоколом,где от садов, шумящих шумью,хватало счастья мне и пчелам. Еще не отошел от сна иувидел снова в сон я двери… Теперь, наверное, не знаю,в которой пребываю сфере.