Автор тот же
Шрифт:
Накануне очередного семинара у Смоленского Вадим сообщил Лене, что пойдет с ней.
— Зачем?
— Мне интересно!
— Что это вдруг? — Лена явно не пылала желанием брать мужа с собой.
— Захотелось еще раз побывать в вашем дурдоме!
— Знаешь, с таким настроем лучше посиди в своем! — Лена вспыхнула как спичка.
— Шучу! — Вадим занял миротворческую позицию. — Правда, что-то соскучился по умным людям.
— Не уверена в твоей искренности, дорогой. — Слово „дорогой“ прозвучало совсем неискренне.
Неожиданное
В содержание разговора Вадим не вникал. Присматривался к участникам. Первый и, пожалуй, единственный вывод, к которому он пришел, — все девушки смотрели на Смоленского совершенно влюбленными глазами. Вроде как взгляды выражали внимание и интерес, но за ними легко прочитывалось обожание.
А Владимир Юрьевич тихим голосом, загадочно улыбаясь, что-то вещал. Его не перебивали. Кто-то записывал. „Ну, точно дацзыбао!“ — мелькнуло у Вадима.
Видимо, мысли Вадима каким-то образом отразились на его лице, что не ускользнуло от внимания Смоленского.
— Вадим, а как вы считаете, какой из двух факторов более важен для аудитории: правильно сформулированный вывод или яркая аргументация?
— Это зависит от аудитории. — Вадим поймал настороженный взгляд Лены.
— Поясните, — мягко попросил Смоленский.
— Если аудитория a priori признает в выступающем носителя знаний, причем абсолютных и неоспоримых, то — вывод. Аудитория будет внимать и записывать, боясь пропустить любое слово. Пример, — голос Вадима стал сухим и колючим, — когда говорили вы, многие присутствующие вели записи, конспектировали. Заговорил я — перестали. Значит, я для них еще tabula rasa, они не оценили того, что я говорю, а априорным авторитетом я не обладаю. Это не проблема аудитории, а проблема имиджа, авторитета говорящего.
— Согласен, — кивнул Смоленский, — очень интересный тезис, продолжайте, пожалуйста.
Лена счастливо улыбалась. Наиболее прилежные аспиранты опять схватились за ручки.
— Вот еще пример — как только вы одобрили мною сказанное, то есть осенили вашим авторитетом, ваши ученики записали мои слова. Не потому что они, а потому что вы с ними согласились.
Смоленский хитро улыбнулся:
— Вы ревнуете?
— Нет. Просто у этой медали есть другая сторона. — Вадим замялся.
— Говорите, здесь принято говорить все, — продолжая улыбаться, подначивал Смоленский.
— Первая опасность кроется в том, что если вы в чем-то ошибетесь, то эта ошибка будет растиражирована вашими учениками. Вторая — люди, безоговорочно… — Вадим подбирал точные слова для формулировки, — принимающие на веру чужую точку зрения, со временем утрачивают способность мыслить самостоятельно.
По комнате прокатился неодобрительный ропот. Смоленский перестал улыбаться, подался вперед. Бамбуковая палочка замерла в руке.
— Не соглашусь с вами. Если предположить, что говорящий действительно является носителем, пусть и не абсолютных, но относительно высоких знаний, то аудитория, воспринимая его знания, обращает их в свои. Далее, хороший ритор не просто вещает, но и показывает, озвучивает логическую цепочку своих размышлений.
— Теперь я не соглашусь! — Вадим увлекся спором, но, хоть и искоса, поглядывал на Лену, явно волновавшуюся и переживавшую. Вот только за кого — за наставника или за мужа? — Если следовать исключительно этой методике, то ритор в конечном итоге обретет в сознании аудитории статус Бога, а себя они начнут почитать апостолами, основная жизненная задача которых — привнесение Великого Учения в массы.
— Ну, это, батенька, вы уже в ересь скатываетесь! — тихим голосом констатировал Смоленский, Несколько девушек подобострастно захихикали.
— Нет, о Великий! — Вадим закусил удила. — Лишь правду глаголю! Давайте серьезно, — примирительно улыбнулся Вадим. — Отвлечемся от Учителя и учеников. Хотите, расскажу, как я сам применяю принципы ораторского мастерства, простите мою нескромность, в суде?
— Прощаю! Сам такой. — Смоленский принял трубку мира из рук Вадима. — Только не путайте ораторское мастерство и искусство ритора. Это — разные вещи.
— Возможно. Я в этом плохо разбираюсь, — не стал нарушать перемирия Вадим. — Так вот, я делаю следующее. Если я скажу суду, что дважды два четыре, это вызовет нигилистическую реакцию, как минимум сомнение. Почему это? Кто сказал? Лучше я сформулирую иначе. „Мы в ходе судебного разбирательства выявили основную задачу — надо установить, сколько будет, если два умножить на два. Мы знаем, что было два. Эти два надо взять два раза. То есть перемножить. Это понятно. А вот сколько получится — непонятно, Задача суда как раз и установить, каков результат. То, что надо именно два умножить на два, ни одна из сторон не оспаривает. Но вот в результате есть несовпадения“. Пока я все это говорю, у суда уже много раз возник ответ — „четыре“. Судьи даже злятся на меня, что я такой тупой, что никак не могу сформулировать простейший вывод. Но, обратите внимание, „четыре“ — это не я сказал. Это они сформулировали. И теперь, когда мой оппонент начнет доказывать иное, спорить он будет не со мной, а с ними. Он будет не соглашаться с их собственным выводом. А кому это приятно?
— Забавно! — согласился с некоторой долей сомнения в голосе Смоленский. — В этом что-то есть.
Большинство „семинаристов“, пожалуй, даже все, кроме Лены, не раз слышавшей эту теорию, стали что-то записывать. Вадим торжествующе посмотрел на окружающих. Когда его взгляд вернулся к Смоленскому, Вадим не поверил своим глазам. Владимир Юрьевич делал какие-то пометки в своей тетради. Но торжество Вадима продолжалось недолго.
— Я думаю, этот способ хорош в суде. И то не всегда, — серьезным тоном, без тени иронии заговорил Смоленский. — Его опасность таится в репутационной составляющей. Первое: для зрителей умным окажется суд, а не вы. При задаче выиграть процесс — это допустимо. При задаче приобрести репутацию эффективного адвоката — прием беспроигрышный. Но вы сами заметили, всегда есть оборотная сторона медали — в одном и том же суде вы это проделывать несколько раз не сможете. Судьи поймут, что вы ими манипулируете, и вынесут решение просто назло вам. Второе: репутация эффективного адвоката и реноме умного человека — понятия не всегда совпадающие.