Аяуаска, волшебная Лиана Джунглей: джатака о золотом кувшине в реке
Шрифт:
— Кокона — для ожогов и укусов, — пояснил он. А заодно добавил для моего общего развития:
— А сок плода кэшью — для лечения язв. Утром надо принимать, натощак. Так что…
Так что мне стало понятно, что хоть знаний у меня прибавилось, но акт целительства не состоится. Зато, разъясняя ситуацию, в которую я попала, Вилсон обнадеживающе добавил:
— Так ведь это всегда так, от пресной-то воды, яд-то и активизируется.
Вот елки, если знал, что активизируется, так зачем было предлагать искупаться? Но я, понятно, вслух ничего не сказала, а вместо этого приступила к программе Остапа Бендера по спасению утопающих.
Если
Пока я медленно — три раза в минуту вдыхала — все шло просто отлично, но наступал момент, когда вдыхать уже было некуда и надо было переходить к выдоху. На этой стадии от боли ногу подбрасывало.
— Ну ничего, — опять-таки стоически утешали меня мужчины, которых никто не кусал. — Ничего. Как только примем аяуаску, боль сразу и утихнет.
Было шесть вечера. К аяуаске мы приступили, когда уже основательно стемнело, часов в восемь. Как и было обещано, уже через несколько минут после принятия аяуаски о боли в ноге я и думать забыла. Потому что, приняв аяуаску, думать мне пришлось совсем о другом.
23. НОЧЬ В ДЖУНГЛЯХ — 1
Дом, где проходила наша церемония аяуаски, был свежий, замечательный и чистый, даже несмотря на присутствие прочно и навечно обосновавшихся там летучих постояльцев — это я про летучих мышей говорю. Спешу заверить защитников окружающей среды, что эти мыши были — как читатель увидит — на редкость самодостаточными, и наша церемония не потревожила их никак.
Дом этот был немаленький — что по площади, что по высоте. Стволы-опоры первого этажа были метра два в высоту, второй этаж — высотой метра три, и это все не считая остроконечной пальмовой крыши, которая буквой А накрывала здание сверху. Он находился в завершающей стадии строительства, которая, как мы все знаем, может быть стадией переходной, а зачастую может быть и стадией окончательной. В смысле, что таким недостроем он и останется навсегда. Некоторым домам это состояние не очень идет, но в данном случае дом, может быть, и казался замечательным именно из-за этой незавершенности, в нем была некая интригующая недосказанность и каждый мог запросто восполнить недостающие элементы на свой вкус и лад.
Структура дома являла собой лучшие строительные находки сельвы. Стены были возведены только вокруг второго этажа — он занимал метров шестьдесят, а первый этаж под ним состоял из четырех столбов и полностью открытого пространства. Там можно было сушить белье и готовить еду во время тропических ливней. Еще можно было нужные вещи складировать в особо больших объемах — кто из живущих в городских квартирах не мечтал о таком гиперпространстве? А еще при желании можно даже животных разводить. Но это все в принципе, потому как виды у Вилсона на этот дом и на прилегающую территорию были совсем другие.
— Рядом я хочу еще одно здание построить, — сказал он, — и открыть здесь центр целительства. А вокруг центра чтобы было двадцать пять гектаров сельвы… нетронутой, первозданной… Я так и сделаю, потому что они лично мне принадлежат… —
Про эти двадцать пять гектаров он сказал как бы между делом, из чего было легко предположить, что, здесь, в сельве, владеть не то что двадцатью пятью, а даже сотней-другой гектаров — дело совсем пустяковое. И что для него лично главное достоинство владения землей в сельве заключалось в том, что это давало ему возможность сберечь ее экосистему.
— Сельва вокруг нас — первичная. Тысячи лет ушло на ее создание — тысячи лет. Другой такой в мире нет — и уже не будет. Столько растений, и бабочек, и птиц, и животных… все уникальные… все. Многие владельцы сельвы сейчас вырубают ее — а все для чего? — он неодобрительно хмыкнул. — Чтобы расчистить себе участки под ананасы да под юкку… все на продажу идет. Так первичная сельва постепенно и исчезает с лица земли — день за днем. Мои же соседи ее и уничтожают — а я этого делать не стану: все оставлю, как есть — чтобы животным было где жить, а растениям — расти.
Говорил он неторопливо, с паузами, но чувствовалось, что мысли свои он уже обкатал в голове не раз.
Однако пока центр целительства был в проекте, а строительство — в процессе. В практическом плане это выражалось в том, что на второй этаж дома можно было попасть только по узкой приставной лестнице — весьма ненадежной на вид: она была сколочена из тонких стволов молоденьких деревьев. Увидев ее, я тут же стала прикидывать, какие у меня будут шансы к отступлению: как же я буду спускаться по ней, когда выпью аяуаску? координация движений ведь будет затруднена… Но тут, как показали дальнейшие события, я сильно погорячилась. Затруднена… как оказалось, о координации не пришлось заботиться вообще, потому что координировать оказалось нечего ввиду невозможности совершать сами движения.
Второй этаж здания подпирали очищенные от коры крепкие, крупные и уходящие глубоко в землю стволы специально подобранных для этого деревьев из особых сверхпрочных пород. Они должны выдержать не только вес второго этажа и всего, что в нем находится, но еще и противостоять контакту с землей и не поддаваться гниению, даже во время сильных и частых дождей.
Но думай — не думай, а других альтернатив вхождения в дом, так же как и выхода из него, не было. Я забралась по хлипкой приставной лестнице на второй этаж, выпрямилась и прошла по неогороженному деревянному настилу. Если его со временем оградить перилами — что и предполагалось сделать, то по периметру второго этажа образуется романтический балкон.
— После того, как выпьешь аяуаску, звезды начинают ярко светиться разными цветами, — сказал Вилсон. — Красиво… Отсюда на них хорошо будет смотреть.
Я осторожно подошла к краю неогороженной платформы и на всякий случай посмотрела на небо, но на нем пока для меня ничего не загоралось и не светилось. Оно и понятно, он же сказал: после того, как… Потом подошла к открытой двери и заглянула внутрь.
Комната была громадной; высоко вверх уходила острая пальмовая крыша; из-за полумрака комната казалась изнутри еще выше, чем снаружи. Она сразу приятно поразила тем, что была живой и ухоженной, а удивляло это потому, что в ней никто, за исключением летучих мышей, не жил. Более того, надо отметить, что в свете их присутствия комната поражала своей чистотой и ухоженностью еще даже больше. Где-то высоко под крышей попискивали вышеозначенные и невидимые в темноте мыши, приятно пахло свежераспиленным и некрашеным деревом.