Айвазовский
Шрифт:
Уже поздно вечером Гайвазовский, Фридерикс и Званба вышли погулять. Званба был явно встревожен рассказом старого абхазца.
— Это впервые за последние пятнадцать лет убыхи рискнули напасть на абхазское селение в летнюю пору, — пояснил причину своей тревоги Званба. — Они делали набеги на Абхазию в любое время года только до 1824 года. В июле 1825 года шайка убыхов более чем в тысячу человек под предводительством Сааткерея Адагва-ипа Берзека предприняла поход в Абхазию. При спуске на абхазские равнины убыхи были замечены в горах пастухами. Предупрежденные абхазцы приняли все меры: заняли все горные проходы, через которые
Когда на другое утро русский отряд покидал абхазскую деревню, жители вышли провожать моряков. Среди провожающих были и две спасенные девушки.
— Абхазцы видят в русских своих защитников. Обещайте рассказать обо всем генералу Раевскому и вице-адмиралу Лазареву, — просил Званба, прощаясь в этот день с Фридериксом.
…Путешествие Гайвазовского со Званбой продолжалось более месяца. Природа Кавказа пленила его воображение, но самым ярким впечатлением от этого путешествия осталась буря у берегов Абхазии и спасение абхазских девушек русскими моряками.
Сердечно простившись со Званбой, к которому он очень привязался за это время, Гайвазовский отправился домой, в Феодосию. Но пробыл он там недолго. Генерал Раевский желал, чтобы Гайвазовский запечатлел десантные операции русских войск на берегах Кавказа, и в то лето пригласил юного художника участвовать во втором и в третьем десантах. Только осенью вернулся Гайвазовский домой, обогащенный впечатлениями, с множеством кавказских эскизов.
В Феодосии Гайвазовский написал картину «Десант в Субаши», собрал все, что им было сделано за два лета в Тавриде, и начал готовиться к отъезду в Петербург, чтобы представить написанное на суд Академии.
Много времени отняло у него окончание портрета Лазарева. Но портрет не удовлетворял его: лицо, как и фигура Лазарева, лишено было естественности; запоминался лишь мундир вице-адмирала. Пришлось Гайвазовскому с горечью признаться, что его стихия — морские виды, а не портретный жанр.
В монастыре святого Лазаря
Академия художеств отправляла Гайвазовского и Штернберга в Италию.
За неделю до отъезда 14 июля 1840 года Гайвазовский написал прошение в Правление Академии художеств:
«Отправляясь в настоящее время по распоряжению начальства для усовершенствования в чужие края и желая при том поддержать бедное положение моих родителей, прибегаю к благодетельному Правлению императорской Академии художеств со следующею моею покорнейшею просьбой.
Из определенных на содержание мое за границей 100 червонных в каждую треть года я оставляю за все время пребывания моего за границею в каждую треть в Академии для моих родителей по двадцати пяти червонных, которые деньги и прошу Академию принять на себя труд переслать в место жительства их, в город Феодосию…»
Путь в Италию лежал через Берлин, Дрезден, Вену, Триест. Но нетерпение молодых людей было столь велико, что они нигде не задерживались. И вот наконец они в Венеции — первом итальянском городе на пути их странствий.
Венеция поразила юношей своим обликом. И хотя они еще заранее много прочли о ее красоте, но самые поэтические описания даже отдаленно не передавали всей прелести этого города.
В первый же день Гайвазовский, оставив Штернберга
Давно-давно друг их семьи купец-армянин увез Гарика из Феодосии учиться в далекий сказочный город Венецию! Гайвазовский вспомнил, как грустно и трудно было разлучаться с Гариком и как тот обещал обязательно вернуться и увезти его с собой в далекую страну.
Гайвазовский огляделся. Вот он в Венеции. Она напоминает уснувший волшебный город, и гондолы, как чайки, летят почти над водой. Но не Гарик привез его сюда, а он сам приехал и разыскивает его. Брат только изредка давал о себе знать. Последнее письмо было год назад. Гарик стал монахом. В монастыре он изучал восточные языки, историю и богословие. Наставники гордились им.
К вечеру Гайвазовский добрался до монастыря. И старый монах-армянин проводил его в келью брата. Художника встретил худощавый молодой человек в монашеской одежде с бледным лицом затворника, который редко выходит из помещения. Стол в келье был завален книгами и старинными рукописями. Гайвазовский озирался и ощущал почти физическую боль в сердце. Но монах глядел на младшего брата с укоризной и спокойно расспрашивал о родных, о Феодосии, об успехах в Академии художеств. Голос старшего брата звучал бесстрастно, ни разу в нем не прорвалось волнение. Он, рассказывая о своих ученых занятиях, тут же спрашивал брата, достаточно ли он тверд в вере, посещает ли аккуратно храм, когда он последний раз исповедовался и причащался и кто его духовник.
Гайвазовского оставили ночевать в монастыре. Настоятель распорядился, чтобы молодого художника поместили в комнате Байрона. Это была неслыханная честь. Великий английский поэт, находясь в Венеции, посещал монахов-армян. Байрона привлекала богатейшая библиотека монастыря святого Лазаря, и у него была там комната, где поэт читал старинные рукописи и книги. С помощью ученых-монахов Байрон изучал армянский язык и составил небольшой англоармянский словарь.
Монахи монастыря святого Лазаря берегли память о пребывании Байрона в монастыре и сохраняли его комнату как музей: там все оставалось в таком виде, как было при поэте. Эту комнату лазариты показывали только именитым гостям. Решение настоятеля поместить в этой комнате младшего Гайвазовского подчеркивало высокое уважение к его брату-монаху. На Гавриила Гайвазовского монастырь возлагал большие надежды. Он уже и теперь, несмотря на молодость, славился среди лазаритов своей ученостью.
Гайвазовский провел ночь без сна, в крайнем волнении. Он с благоговением оглядывал комнату, в которой, как ему казалось, до сих пор витал дух великого поэта. Но еще больше думал он о судьбе любимого брата. Как непохож был этот бесстрастный молодой человек в мрачном монашеском одеянии на милого, веселого Гарика далеких детских лет! Как далеки были и сами эти годы!
В эту ночь, проведенную без сна, Гайвазовский почувствовал, как что-то оборвалось в его жизни и выпало из нее. Перед глазами возникал родительский дом, нужда, в которой проходило детство. Если бы не бедность, разве отдали бы тогда отец и мать Гарика купцу-армянину для определения в монастырь! Невыносимо тяжело было на сердце у Гайвазовского. В тихой монастырской комнате он горько плакал, но слезы не приносили облегчения. Он оплакивал брата, его загубленную молодость…