Айвазовский
Шрифт:
Высадка войск началась на рассвете 12 мая 1838 года. Семнадцать боевых кораблей и четырнадцать транспортов двинулись к берегу, где видны были гарцующие на конях и пешие горцы. Лазарев приказал приступить к высадке. Когда все гребные суда были спущены на воду, корабли открыли ураганный огонь. Двести пятьдесят орудий беспрерывно стреляли ядрами крупных калибров. Стоял ужасный треск и грохот. Снаряды взрывали землю. Могучие вековые деревья валились, как лоза от удара сабли. Однако горцы продолжали стрелять из-за укрытий. Но вот дан новый сигнал — и более трех тысяч десантников с криками «ура»
Гайвазовский был в одной лодке с Фридериксом. В правой руке юноша сжимал пистолет, а в другой держал портфель с бумагой и рисовальными принадлежностями. Почти рядом плыла лодка, на носу которой стоял высокий, статный Раевский с шашкой через плечо и трубкой в зубах. Рядом с ним его адъютант — капитан Пушкин.
Лодка Раевского первой достигла берега. Вслед за нею причалили остальные. Не менее шести тысяч горцев залегли за камнями и деревьями. Они подпустили русских на близкое расстояние и затем открыли стрельбу.
Гайвазовский вместе с моряками выскочил из лодки и побежал к лесу. Он не отставал от Фридерикса. Рядом раздалось мощное «ура», но в этот момент Фридерикс охнул и пошатнулся; Гайвазовский подхватил его. Лейтенант был ранен. Гайвазовский помог ему добраться до лодки и проводил на корабль.
Сдав раненого друга лекарю, художник в той же лодке возвратился на берег. На берегу лежали убитые, а из леса доносились победные крики. Батальоны Тенгинского полка, обойдя неприятеля с тыла, перешли в штыковую атаку. Бой продолжался недолго; смятые атакой, шапсуги бежали.
Гайвазовский достал бумагу, карандаш и стал быстро рисовать. Перед ним была поразительная картина: озаренные солнцем лес, далекие горы, флот, стоящий на якоре, катера, снующие по морю. На берегу стояли Раевский, Ольшевский и другие военачальники.
Из леса доносилось все более и более мощное «ура». Гайвазовский спрятал начатый рисунок в портфель и поспешил туда. Вскоре он вышел на небольшую поляну. Бой кончился. По всей поляне расположились группы солдат. Офицеры сидели на барабанах, отдыхая после боя. В стороне столпились обезоруженные пленные горцы. Гайвазовский начал зарисовывать группу пленных.
Горцев чрезвычайно заинтересовало занятие этого человека в странной одежде: они привыкли видеть русских только в военных мундирах. Один пленный оказался любопытнее других и, преодолев нерешительность, приблизился к художнику. Без спросу взяв у Гайвазовского из рук рисунок, он быстро понес его показать другим горцам. Листок переходил из рук в руки. Но видно было, что он не произвел на шапсугов никакого впечатления. Вскоре тот же самый горец принес рисунок обратно. На бумаге были следы крови. Рисунок успел запачкаться, побывав в стольких руках.
Художник через переводчика разговорился с пленным.
— Ты что это делаешь? — спросил его шапсуг.
— Видишь, рисую. А что, если бы я к вам в плен попал, позволили бы вы мне рисовать? — в свою очередь спросил Гайвазовский.
— Нет… Это пустяки! — пренебрежительно отозвался горец. — Вот если бы ты был портной, мы не запрещали бы тебе работать… А это — пустяки!
Наблюдая за мирно беседующим с ним шапсугом, молодой художник вспомнил свои мысли перед атакой. Шапсуг не проявлял к нему никакой враждебности.
Шапсуг на минуту задумался, глаза его вспыхнули недобрым огнем, и он с горечью ответил:
— Твоя правда то, что царь гяуров имеет много войска, но если правда, что ваш царь очень богат, то для чего же он завидует нашей бедности и не дает нам спокойно сеять просо в наших бедных горах?
Гайвазовский не знал, что ответить. Шапсуг покачал головой и отошел к своим.
… Поздно вечером Гайвазовского разыскал Пушкин и повел его к своим друзьям.
Приход Пушкина был встречен радостными возгласами. Там, где сдвигались чаши, Левушка был душой веселой компании. Почти никто не обратил внимания на Гайвазовского. Левушка даже забыл представить его захмелевшим офицерам. Он усадил юношу рядом с собой и сразу налил ему вина. После первого бокала Гайвазовский стал уклоняться от дальнейших потчеваний.
— Вот не ожидал этого от вас! — удивился Пушкин. — Какой же вы первый ученик Брюллова, коли вина не пьете?!
К удивлению и зависти подвыпившей компании, Левушка стал красноречиво описывать вакхические подвиги Брюллова на сборищах у Кукольника в Петербурге. Свой рассказ он закончил предложением выпить за «Великого Карла», великого в живописи и в пирах. Офицеры охотно поддержали это предложение.
— Тут уж вам, дорогой, не отвертеться! А то всем миром отпишем Брюллову, что вы отказались пить за его здоровье, — заявил Левушка и налил вина Гайвазовскому.
Гайвазовский выпил за учителя, но в свою очередь рассказал, что каждый раз, посещая Карла Павловича после веселых вечеров у Кукольника, выслушивал его сетования на головную боль и нездоровье.
— Обыкновенно, — закончил Гайвазовский, — свои жалобы Карл Павлович заключал словами: «Как хорошо вы делаете, Гайвазовский, что не пьете!»
Во время речи Гайвазовского на него внимательно смотрели хозяин палатки Александр Иванович Одоевский и его два друга Николай Иванович Лорер и Михаил Михайлович Нарышкин. Они были единственные рядовые в этой офицерской компании. Когда Гайвазовский вошел сюда, он сразу заметил, что эти трое были не в офицерских мундирах. Но неугомонный Левушка отвлек его внимание. А теперь, увидев, с каким интересом рядовые слушали рассказ о Брюллове, Гайвазовский начал догадываться, кто они.
Еще на «Колхиде» юноша слышал разговоры о декабристах, разжалованных в солдаты. Там же Лев Сергеевич однажды после обеда прочитал неопубликованное послание в Сибирь Александра Сергеевича Пушкина и ответ поэта декабриста Александра Одоевского. В Петербурге Гайвазовскому много говорил об этих стихах Штернберг, но раздобыть их Виля не смог. Однако дослушать стихотворение Одоевского Гайвазовскому не пришлось. Во время чтения внезапно появился Раевский. Он тут же прервал Льва Сергеевича, чего обычно никогда не делал, и увел с собой. А вечером того же дня Левушка беспечно рассказывал офицерам «Колхиды»: