Айвазовский
Шрифт:
Айвазовский еще долго блуждал бы среди этого веселого гама, как вдруг услышал звон колокольчиков. Привлеченный этими звуками, он выбрался из лабиринта переулков и вновь очутился на главной улице. Посреди мостовой расположился пастух со стадом коров и коз, дожидаясь, когда хозяйки их подоят. Немного в стороне собралась толпа, и оттуда раздавались веселые шутки и смех. Айвазовский полюбопытствовал, протиснулся и развел руками от удивления. Под большой белой козой лежал неисправимый озорник Виля Штернберг и угощался парным молоком прямо из козьего вымени.
Штернберг был не одинок,
Неаполитанцы, среди которых, как сразу заметил Айвазовский, было немало приятелей Штернберга, одобрительно похлопывали его по плечу. Тут Виля увидел Айвазовского и бросился его обнимать. А через несколько минут неаполитанские приятели Штернберга также сжимали в объятиях и хлопали по спине Айвазовского. Спустя полчаса вся шумная компания уж завтракала в уличной остерии.
В жизни Айвазовского настала новая счастливая пора. Он поселился вместе со Штернбергом, заставив его перебраться с шумной Via Toledo на более тихую улицу.
В первые дни Штернберг на правах старожила водил друга по Неаполю и его окрестностям. В монастыре Сан Мартино им разрешили подниматься на галерею и любоваться открывающимся оттуда видом на Везувий и Неаполитанский залив. В Археологическом музее их поразили древние скульптуры, найденные при раскопках Помпеи и других городов. Но самые счастливые часы они провели перед картинами Рафаэля, Тициана, Корреджо, Каналетто, Боттичелли, Беллини.
Творения великих мастеров напомнили молодым художникам, ради чего они приехали в Италию. Но перед тем как приступить к работе, они разыскали братскую могилу, где покоился прах Михаила Лебедева.
Айвазовский и Штернберг хорошо помнили, как весть о неожиданной смерти Лебедева поразила тогда их в Петербурге. Брюллов, узнав о несчастье, несколько дней не мог успокоиться и все повторял:
— Как жестока и несправедлива судьба к отечественным гениям: в молодые лета смерть похитила Щедрина, нелепая смерть вырвала Кипренского, вслед за ними трагическая гибель Пушкина, а теперь еще одна жертва… Скоро наступит мой черед…
В этот день, проведенный у могилы товарища, Айвазовский и Штернберг очень явственно ощутили неумолимый бег времени. Должен, должен человек торопиться, если хочет оставить свой след в жизни, ибо неведом срок каждого из нас…
Молодые художники с жадностью принялись за работу. Они выбирали укромные места за городом и писали этюды с натуры. Бывало и так, что оставались ночевать в ближайшей деревне, чтобы утром с первыми лучами солнца снова приступить к работе.
Однажды Виля отправился делать зарисовки в деревню. Айвазовский остался один на пустынном морском берегу. Отложив палитру, он в задумчивости следил, как меняется цвет воды, движение и шум волн. Их движение и говор были связаны с цветом моря. Голубизна морских просторов рождала тихую гармонию звуков, движение волн скорее угадывалось, чем было видимо, и душу переполняло радостное, праздничное настроение при виде кротко голубеющего простора.
Когда волны начинали отливать изумрудом, их движение усиливалось, появлялись
Темная синева моря была зловеща, между волнами появлялись черные провалы, и во властном голосе моря слышались глухие угрозы…
А когда на закате вода стала отливать темно-сиреневым, почти лиловым цветом, прибой сразу устал и умолк. И только в мягком шорохе волн по гальке слышалось сожаление об утраченной силе…
Сумерки были короткие. Сразу опустилась ночь, темная, южная. Море как бы остановилось в своем движении. Жизнь как бы внезапно оборвалась. Так было в природе и в душе художника.
Айвазовский сидел в каком-то забытьи. Но это был не сон. Его сознание словно провалилось в черную бездну. Но вот снова возникли краски. Взошла луна и расцветила серебром темную морскую гладь. Пробежал ветерок. Лунная дорожка заискрилась тысячами серебряных блесток.
Сознание вернулось к художнику. Его глаза широко раскрылись и упоенно вбирали в себя новую красоту моря.
И хотя Айвазовский много раз видел это в родной Феодосии, теперь он воспринимал красоту созревшей душой мастера.
Так прошла ночь.
Наступил рассвет с его алым и пурпурным цветением. Айвазовский не заметил, как Штернберг подошел к нему и тихо стал рядом.
— Мой друг, — сказал Штернберг, — занялся уже второй день, а ты сидишь все на том же месте и в той же позе, что и вчера. Тебе надо подкрепиться.
И он протянул Айвазовскому бутылку с молоком. После этого дня в отношении Штернберга к Айвазовскому появилась новая черта — постоянная забота, граничащая с благоговением. А в душе Айвазовского рядом с Феодосией и Черным морем прочно, на всю жизнь занял место Неаполитанский залив.
…Перед тем как отправиться из Неаполя в Рим, где предстояло обосноваться надолго, Айвазовский и Штернберг решили объехать все маленькие прибрежные города и обязательно побывать в Сорренто.
Городок привлекал не только своим живописным видом. Здесь, в Сорренто, жил свои последние годы и умер Сильвестр Щедрин. Еще в Петербурге у Томиловых Айвазовский впервые увидел его картины и полюбил всем сердцем. Уже тогда он понял, что Щедрин ему ближе Брюллова и Воробьева. Копируя его морские виды, молодой художник сожалел, что Щедрин так рано умер, что не привелось ему знать его… И вот теперь в Сорренто друзья решили посетить могилу Щедрина.
Молодые художники спросили у слуги в гостинице, знает ли кто-нибудь, где похоронен русский художник Сильвестр Щедрин. Итальянец встрепенулся, снял с головы шляпу и, сильно волнуясь, заговорил:
— Как не знать синьора Сильвестро! Здесь нет человека, который не знал бы его. Как Сильвестро не знать! Он умер у меня на руках, и я всегда молюсь на его могиле.
Хотя было ясно, что слуга любит привирать, но его преклонение перед памятью Щедрина было глубоко искренне. Айвазовский и Штернберг решили нанять его в провожатые. По дороге словоохотливый чичероне без умолку говорил о покойном Щедрине, о том, как его любили жители Сорренто. И внезапно перейдя на благоговейный шепот, он сообщил: