Азеф
Шрифт:
– Центральный комитет приказывает вам.
Татаров сморщился, проведя рукой по лбу.
– Граф Кутайсов, - тихо сказал он.
– Кутайсов?
– поднялся Чернов.
– Вы с ним сносились? А известно вам, что партия готовила покушение на графа Кутайсова?
Голова Татарова опустилась, руки судорожно сжимали край стола.
– Вы солгали, - услыхал он приближающийся голос Чернова, - скрывая свой адрес, солгали об источнике денег. Чарнолусский вам не давал. Мы это проверили. Цитрона вы даже не знаете, фамилию его услыхали
Татаров вздрогнул, поднял голову. Последние силы вспыхнули. "Уйти, бежать" - пронеслось. Он закричал:
– В чем вы меня обвиняете?! Что это значит?!
– В предательстве!
– крикнул несдержавшийся Тютчев.
Родилось долгое, страшное молчание.
– Будет лучше, если сознаетесь. Вы избавите нас от труда уличать вас, сказал Чернов.
– Дегаеву были поставлены условия. Хотите мы поставим условия вам? проговорил Бах.
Савинков на протоколе рисовал что-то вроде ромашки. Дверь открылась и все увидали на пороге Азефа. Он был сердит, насуплен. Кто его знал, мог догадаться, Азеф в волнении.
– Простите, товарищи, я запоздал, - тихо пророкотал он.
– Мы кончаем, Иван, садись, - сказал Чернов. Скользкий взгляд по Татарову сказал всё. Азеф прошел, грузно вдавив тело в кресло, в углу комнаты.
Покачнувшимся голосом, каждое мгновение могшим перейти в рыдание, Татаров сказал:
– Вы можете меня убить. Вы можете меня заставить убить. Я этого не боюсь. Но я не виноват, честное слово революционера.
Чернов склонился к Тютчеву. Тот мотнул серебряной, коротко стриженой головой. Чернов стал писать. Потом бумажка пошла к Тютчеву, Савинкову, Баху.
Татаров смотрел на свои ботинки, ему казалось, что шнурки завязаны туго и неудобно. Чернов встал, обращаясь к Татарову прочел:
"Ввиду того, что Н. Ю. Татаров солгал товарищам по делу и о деле, ввиду того, что имел личное общение с графом Кутайсовым и не использовал его в революционных целях и даже не довел о нем до сведения ЦК партии, ввиду того, что Татаров не мог выяснить источника своих значительных средств, комиссия постановляет устранить Татарова от всех партийных учреждений и комитетов, дело же расследованием продолжать".
Татаров не поднял головы.
– На сегодня вы свободны. Но ЦК запрещает вам выезжать из Женевы без его на то разрешения. Отъезд ваш будет рассматриваться как побег.
Не прощаясь, опустив голову, Татаров вышел. В передней почувствовал, что дрожит. На улице шел дождь. Татаров его не заметил, хотя и поднял воротник.
14
– Да он же уличен!
– кричали в комнате.
– Погибли товарищи!
– Убить - Но разве на основании!?
– Провокаторов убивали с меньшими основаниями!
Азеф кричал бешено: - И выпустили!? Выпустили?! Его надо было давить сейчас же, как гадину!
– лицо Азефа исказилось злобой, какой еще никогда никто не видал.
– Но пойми, не тут же на квартире Осипа Соломоновича!?
– кричал
– Мягкотелые вороны! Слюнтяи! Чистоплюи! Тут нельзя!? А ему нас посылать на виселицу можно?! Вы знаете, что он повесил товарищей? Или вам это как с гуся вода!!!???- закричал Азеф, и быстрыми шагами, ни с кем не прощаясь, вышел, хлопнув дверью.
15
Утром в номер Татарова постучали. Татаров сидел неумытый, в рубахе, перерезанной помочами. Вошел Чернов. Не подавая руки, сел в кресло. Татаровым овладело беспокойство.
– Даже руки не подаете?
– проговорил он.
– Николай Юрьевич! Мы не подадим вам руки до тех пор, пока вы не смоете с себя подозрений, - начал Чернов.
– Скажите, - задушевно сказал он.
– Зачем вы лгали? Зачем вся эта история с Кутайсовым? с Чарнолусским? с гостиницей? что всё это значит?
Мысли Татарова бились и путались.
– Виктор Михайлович, понимаете, что я переживаю?
– голос его задрожал, это было хорошо, - мне, проведшему годы тюрьмы, ссылки, восемь лет жившему мучительной революционной работой, словно сговорясь, бросают нечеловечески тяжелое обвинение?
Челюсть Татарова вздрагивала, он мог заплакать.
– Я не могу на суде, это слишком тяжело. Но у меня есть что сказать. Все говорят о провалах в Питере, в Москве, о провокации. Но разве я не чувствую сам, что провокация есть, - проговорил Татаров.
– Я знаю, что есть. И вижу, что я ошибся, не доведя об этом до сведения товарищей. Я ведь на свой риск и страх давно веду расследование, как могу, и теперь мне удалось...
– Выяснить провокатора?
– Да.
– Фамилия?
– взволнованно придвинулся к нему Чернов.
– Виктор Михайлович, вы не поверите, но это факт! Это - факт!
– ударил себя в грудь Татаров, - партию предает... Азеф...
– Что?!
– вскрикнул, вскакивая Чернов.
– Оскорблять Азефа! Руководителя партии?! Вы наотмашь эдак не отмахивайтесь! Я пришел за чистосердечным признанием! И ваша роль теперь ясна, потрудитесь явиться для дачи новых показаний!!
– Но это же правда, уверяю вас, Виктор Михайлович, что это правда! закричал Татаров, наступая на Чернова, - я достану вам факты!
– Негодяй!
– сжав кулаки, Чернов выбежал из комнаты.
Татаров торопливо укладывал чемоданы. "Смерть, да, да, да, смерть!" метался он по запертому номеру. И когда его ждали для дачи показаний, Татаров был уже под Мюнхеном, по дороге в Россию.
16
Весна шла теплая, голубая. В Петербурге пахло ветром с Невы. Цвели острова. По Невскому шли веселые люди. В притихших садах пригородов белым цветом раскидалась черемуха. По ночам на улицах слышалось пенье.
Близорукий шатен в золотом пенснэ, товарищ прокурора Санкт-Петербургской судебной палаты, Федоров, в этот день не чувствовал весны. Он был мягок. Получив предписание выехать в Шлиссельбург для присутствия при казни террориста Каляева, почувствовал себя дурно.