Азов
Шрифт:
Старой встал на ноги, покачиваясь. Рот раскрыл, что-то хотел сказать, но не мог – лишь замычал: в дороге язык еще больше распух.
– Донские казаки! Что ж делать будем? – закипая гневом, крикнул Каторжный. – Клещами, что ли, жгли да рвали атамана?
– Ой, дяденька! – вскрикнул мальчонка-казачонок, приглядевшись к Старому. – Ой, губы спаленные начисто! – И побежал в страхе по улице.
Все казаки тогда, перебивая друг друга, гневно заговорили:
– Пожили в муках, хватит! Брать Языкова! На Дон смануть да в воду кинуть! Будет!
Татаринов,
– Где ж вы были, казаки? Сидели в кабаках?.. Черти! Как было дело?
– Алешенька! Соколик мой! – вскричала позади Татаринова баба в полушалке. – Что сделали с тобой, Алешенька?!
– Чья баба? – спрашивали шепотом. – Откуда взялась?
– То баба беглая, – ответил кто-то в толпе. – Ульяной Гнатьевной зовут.
– Вот что, Наум, – строго сказал Татаринов. – Посол куда девался? Любое нынче сотворю! Душа кипит. Показывай.
– В Азов посла свезли стрельцы, минуя Дон.
– Эх, знал бы раньше!
Татаринов открыл ларец. Там были похвальные грамоты казакам за службу верную, за бой с татарами на реке Быстрой. Старой достал серебряную чашу для пива и вина. Чашу пустили по рукам. Бранятся и смеются: «Бесплатно! Царская!»
– Не станем грамоты читать! – кричали казаки. – Возок кинем в Дон!.. Сколь лет жалованья не было! Ежели привез – не надо! Сукна привез – пускай назад берут!
Гудела донская вольница, будто ураган сорвался с Маныча. Возок покатили было к Дону, чтоб столкнуть в воду.
– Стойте! – остановил всех Каторжный. – Безумные! Наум, читай грамоты.
– Не любо нам! Не любо! – не унимались казаки. – Без царских грамот жили и дальше проживем! Читай их атаманам, а нам не надобно!
– «Царь милостью своей пожало-ло-о-вал…» – начал было читать похвальную грамоту Наум Васильев.
– Хе-хе! Пожаловал! Вырвал язык Старому. Не любо!
Не стали казаки слушать грамоту царя и отвели Старого в его землянку. Окруженный атаманами, он лег на высокой мягкой постели и долго кашлял. Потом атаманы ушли. У изголовья Алеши осталась только Ульяна Гнатьевна.
– Алешенька! Соколик мой, – шептала Ульяна над головой уснувшего, измучившегося в дороге атамана. – Вернулся! И чуяло мое бабье сердце, что ты вернешься на Дон. Да тут не только я, грешная баба, не только казаки твои и атаманы ждали тебя – и травы шумели над Доном, и птицы щебетали, будто знали, что ты, мой ясный соколик, вернешься. Измытарилась, измучилась я в Москве, исстрадалась… И пошла бы я за тобой не только в острог на Белоозеро, по той липкой грязи, – бежала б и на край света белого, лишь бы быть с тобой, Алешенька! – тихо-тихо, словно молитву, произносила Ульяна слова нежной, выстраданной любви. – Не приведи господь быть нам снова в разлуке. Я пытки за тебя любые приму. И в славе твоей подмогой верной буду. Обмою раны тяжкие…
Но атаман Старой забылся тяжелым сном и не слышал этих простых и трогающих душу слов.
За стенами землянки,
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Прошло с тех пор три года. Сколько утекло воды в моря Азовское и Черное! И сколько русской крови, как издревле, пролито на Дону-реке!..
Три года – срок немалый!
Оберегая государство, сходились в битвах казаки с татарами и с турками, – свистели стрелы, палили ружья, сверкали сабли.
Алей-ага бывал в Москве уже не раз.
Черкасск за эти годы стал городом большим и крепким. Возведены были две новые наугольные башни, еще одна часовенка. Обряды церковные справляли, как и в других русских городах. Стену сложили за городом высокую – сиди казак за стеной, как в крепости. Копили свинец и порох.
Но и в Азове турки не дремали: на каменных стенах поставили немало новых пушек. Нагнали войска морем – и конных и пеших. На крепостных стенах так и мелькали белые и красные фески, знамена турецкие и татарские.
Помощи от турок под Смоленском, какую обещали в Москве послы турецкие и сам султан, бояре и государь не дождались. На Дон не возвращались казаки, которые пошли на помощь воеводам Шеину и Измайлову. Одни померли с голоду в осаде, другие, как только Шеин и Измайлов сдались полякам, сожгли себя в соборе и в сараях, только бы «не быть в позоре» – не сдаться на милость врагу.
Князь Пожарский и князь Черкасский, которые были посланы на смену Михаилу Шеину и Артемию Измайлову, не подоспели. Шеин, не дождавшись их, заключил мир с польским королем и ушел от Смоленска, оставив врагу артиллерию.
Войско московское было разбито Владиславом. Военачальники Шеин и Измайлов, объявленные изменниками государству, позже казнены. Не казнены были лишь те салтыковские изменники, которые вышли навстречу Владиславу с хоругвями и знаменами. Не казнены и те, которые не вверили войска русского – «по захудалости родства» – доблестному полководцу князю Пожарскому.
И не казнен был главный, как говорили на Дону, изменник и виновник всех бед – святейший патриарх. Это он повел войну без нужной подготовки, это он вверил войска воеводам неспособным, к измене склонным.
Многие в Москве и на Дону понимали, что царю Михаилу пришлось начинать свое правление в очень сложной и трудной внутренней и внешней обстановке. Тяжкие последствия оставила в стране иностранная интервенция, двукратный захват Москвы в 1605 и 1612 годах. Надо было освободить от панов Смоленск, Чернигов, воссоединить с Москвой украинские и белорусские земли, продвинуться не только к югу, но и в Прибалтику – к выходу в море. Польская шляхта, как и крымский хан и турецкий султан, после Деулинского договора 1618 года беспрерывно провоцировала пограничные столкновения. Татары в своих набегах проникали иногда до Серпухова.