Азовский гамбит
Шрифт:
– Боится, что на кого-то из моих стольников глаз положит?
– Точно! – с облегчением выдохнул Грамотин.
– Ну, это он зря, я свою банду в строгости держу!
В глазах дьяка промелькнула глумливая усмешка и он, наклонившись к моему уху, горячо зашептал: – А девка-то не худа, телом бела, лицом румяна, коли повелишь, так никуда Наумов не денется, пришлет постель застилать. Чай не маленькая, управится…
– Вот что, любезный, – холодно перебил я его. – Ты бы определился, чем по жизни заниматься желаешь. Если государственными делами, то это одно, а если в сводни метишь, так совсем
– Помилуйте, ваше величество, – не на шутку перепугался Грамотин. – Бес попутал…
– Оставь нечистого в покое, – махнул я рукой и направился в отведенную мне горницу, оставив посеревшего от осознания сделанной ошибки дьяка.
Увы, выспаться в ту ночь мне не судилось. Сначала сон просто не шел. В голову лезли всякие беспорядочные мысли, вспоминалось, что успел сделать за прожитые в этом времени годы, но более всего то, до чего руки так и не дошли. Потом во дворе начался какой-то шум, послышали ахи и охи, началась беготня. Я уже хотел было плюнуть на все и выйти самому, как в дверь ко мне постучались.
– Кто здесь? – раздался встревоженный голос спальника, которому в отличие от меня ничто не помешало наслаждаться сном.
– Войдите! – велел я, положив по привычке руку на рукоять допельфастера.
– Беда, государь, – заглянул ко мне в комнату Михальский. – в Москве бунт!
– Что?
– Прискакал гонец. Он еле жив, так что спрашивать его бесполезно. Успел сказать только, что в столице начались беспорядки. Горожане нападают на иноземцев. Кукуй и Кремль взяты в осаду.
– Седлать коней! – велел я, спрыгивая с кровати.
– Может, подождем до утра?
– Если лошади еще не отдохнули, возьми запасных у воеводы!
– Как прикажете, – не стал больше спорить Корнилий, и бросился отдавать распоряжения.
Через несколько минут я одетый и снаряженный вышел во двор и окинул взглядом всех присутствующих. Ратники моей охраны выводили оседланных лошадей, зато встревоженный воевода бегал по двору в одной рубашке и раздавал приказания таким же полураздетым холопам. Завидев меня, он тут же подскочил и затараторил, как будто боялся, что опять выдвинется какой-нибудь «доброволец» и завладеет моим вниманием.
– Сейчас в набат ударим и стрельцов соберем да на конь посадим, а вестовых к окрестным дворянам и боярским детям уже послали. К утру соберем конно, людно и оружно.
– И много их? – поинтересовался я.
– Стрельцов в гарнизоне полторы сотни. А дворян и детей боярских сорок три. Если каждый с собой не менее двух боевых холопов приведет, сотня конной рати будет.
– Они хоть раз на смотр все явились? – недоверчиво хмыкнул я.
– То на смотр, – почтительно возразил Наумов, – а то по цареву зову. Нетчики среди местных есть, врать не стану, а вот дураков не видал!
– Значит так. Половину стрельцов оставь в городе и сам с ними будь. Нельзя Серпухов без защиты оставить. Не спорь с царем! Ты хвор, сам вижу, однако человек верный и распорядительный, а потому без награды не останешься. Дворянам скажи, чтобы нас догоняли, а мы пойдем прямиком на Москву. Все!
В этот момент Михальский лично подвел мне коня, и хотел было помочь сесть, но я не стал его дожидаться и сам вскочил в седло.
– Все готовы?
– Да,
– Тогда не будем задерживаться. Хотя… где Грамотин?
– Да вон он стоит, – указал Михальский на дьяка, одетого поверх жупана в добротную немецкой работы кирасу и с польской корабелой на поясе.
– Подай ему заводного коня. Он едет с нами!
– У него свой есть, – буркнул мой телохранитель, которому Грамотин активно не нравился.
Глава 5
Шли мы хоть быстро, но без особой спешки, на ходу обрастая все новыми и новыми возникающими из предрассветных сумерек отрядами и отдельными бойцами. Одни были на добрых конях и в крепких доспехах, другие на чуть живых клячах и в лучшем случае дедовых кольчугах, а то и вовсе тягиляях. У кого-то помимо сабель имелись пистолеты и карабины, а иные обходились саадаками, с луком и стрелами. Но все новоприбывшие горели желанием послужить государю и отечеству, уняв неведомо откуда взявшуюся крамолу.
Какой силой разносилась весть среди служивых помещиков – ведомо, наверное, лишь Господу Богу да еще Корнилию, расстаравшемуся ради такого дела. Но к утру вокруг меня, разрастаясь, словно снежный ком, катящийся с горы, шло по московской дороге целое конное войско, продолжавшее с каждой верстой усиливаться.
Во главе его находился ваш покорный слуга в тех самых подаренных кузнецами серпуховскими трех-четвертных латах. Поначалу, я не собирался их одевать, обходясь своим помнившим лучшие годы кожаным камзолом, который честно говоря, в глубине души считал если не заговоренным, то уж наверняка счастливым. Однако все присоединявшиеся к нам служивые люди непременно желали увидеть царя и, мягко говоря, удивлялись скромности государева облачения.
В общем, как говорится, положение обязывает и я приказал подать мне столь кстати сделанный подарок. Тем более что ничего иного у меня все равно под рукой не имелось. Вид, впрочем, получился вполне внушительный и подданные, что называется, прониклись.
Старшие каждого из отрядов поначалу самовольно, а потом уже словно по заведенному сам собой сложившемуся порядку подъезжали ко мне, называли себя и силу своей дружины. Я милостиво кивал и мановением руки указывал им место в строю, заодно стребовав с дьяка Грамотина вести полный список всех явившихся по государеву зову.
Слух о том, что царь идет на столицу с большим войском успел опередить мою маленькую армию, так что как только мы подошли к Москве, нас уже встречали. Сначала небольшие группки людей, при виде вооруженных всадников тут же валящиеся на колени и смиренно ожидавшие своей участи, а потом целые депутации с хлебом и солью встречали «избавителей».
Странный все-таки народ москвичи. Ухитрившиеся пережить Смуту горожане с одной стороны были резкими, как детский понос. Оружие или на худой конец кистень, имелся у каждого и как только начинались беспорядки, они без тени сомнения пускали его в ход. Но потом начинались погромы, и их непременные спутники пожары, после чего на народ внезапно снисходило прозрение. «Что же мы натворили!» И теперь те же самые люди с лихорадочным блеском в глазах встречали своего царя и искренне ждали от него милости.