Азовский гамбит
Шрифт:
– Если дьяку Ивану Тарасьеву сыну Грамотину так интересно, – хищно улыбнулся Михальский, – так пусть у меня и спросит.
– А может, не станем ничего дьяку-то говорить? – задумчиво сказал второй, провожая взглядом подручных царского телохранителя, забравшего у них добычу.
– Опасно, – покачал головой его товарищ, – а ну как они встретятся?
– Скажешь тоже! Где такое видано, чтобы от Михальского живыми возвращались?
Ожидая Филарета, я немного нервничал. Мужик он умный и жесткий, и при всем при этом очень популярный. Для аристократии он в доску свой, потому что один из них. Вместе от Годунова натерпелись,
Простому народу тоже свой, во-первых потому что русский, а во-вторых, любят у нас «страдальцев», а Филарет, как ни крути, в плену был, причем не во Владиславовой думе, как иные и прочие. А что патриархом стал в Тушине, так его за это даже неистовый Гермоген [32] не корил.
Помимо всего этого, хоть и выставляет себя ревнителем старины, при этом вовсе не чуждается нововведений. Понимает пользу образования, книгопечатания, мануфактур и прочего. Более того, сторонник централизованного государства и сильно руки, правда, понимает это своеобразно. В той истории, что здесь знаю только я, был чем-то вроде кардинала Ришелье. Заполучить бы такого в союзники, цены бы ему не было… только как?
32
Гермоген – патриарх Московский и всея Руси, замученый поляками во время Смуты.
Благослови, Владыка, – поклонился я вошедшему Филарету.
Тот на мгновение смешался, видимо не ожидал. Дело в том, что обычно положенный церемониал мы соблюдаем только на людях, а вот наедине у нас разговор другой. В таких случаях, ни он ни я не стесняемся.
– На доброе дело, или не очень? – мрачно осведомился глава церкви.
– А вот это для кого как. Для государства нашего и страны, полагаю, что доброе. Для людей же, по-разному.
– Так не бывает, чтобы всем хорошо, – согласился патриарх. – Ладно, говори что замыслил. Если что хорошее задумал, то благословлю, а нет, так не обессудь!
– Земский собор хочу созвать.
– На худородных опереться хочешь или пятину на свои затеи непонятные попросить?
– Ни то, ни другое. Хотя, конечно, если получится, не откажусь. Но главное не в этом. Ты, верно, слышал, что самые доверенные мои дьяки заняты изучением наших древних законов, указов, а так же тех, что в иных землях есть?
– Откуда мне знать о делах государственных? – постным голосом отозвался Филарет, но по выражению лица ясно было, все он знает. Донесли доброхоты!
– И вот что выяснилось, Владыка. Прежние указы часто и густо друг другу противоречат. Да что там, даже в приказах все по разному устроено. В одних одно в книгах записано, в других иное…
– А кто тебе, великий государь, виноват в том, что ты за неполный десяток лет своего царствования больше указов издал, чем прежние цари со времен Стоглавого собора?
– А ты думаешь, там все гладко?
– Церкви земные дела безразличны, мы Господу служим!
– Будь, по-твоему, – пожал плечами я. – Если желаешь, расскажу тебе про задумки, кои будут касаться церкви. Все белые земли, а равно и слободы, неважно вотчинные или монастырские будут упразднены. Все станут посадскими и будут нести государственное
Патриарх открыл было рот, чтобы возразить, но я поспешил остановить его.
– Это еще не все! Дослушай сначала, а потом возражать будешь. Те вотчины, что были приобретены монастырями за последние сто лет, будут у вас отобраны, для испомещения дворян и детей боярских.
– И тех, что пожертвованы по посмертным вкладам? – не выдержал Филарет.
– Все! – отрезал я. – Закон будет прост. Владеешь землей – служи. Иному не быть! А если кто желает на дело богоугодное дать, так пусть дает деньгами или еще каким припасом, но не землею!
– А если не согласимся?
– Тогда всю землю отберу!
– Я смотрю, государь, ты по младости лет совсем Бога не боишься?
– Бога боюсь. Греха тоже. Но в том, что монастыри яко пауки все вокруг себя своею паутиной оплели и последние соки из людей и округи высасывают, я Божьей воли не вижу. Не то он заповедовал!
– А знаешь ли ты, государь, что если бы не полные кладовые Троице-Сергиевой обители, то поляки в Смуту верх одержали?
– Ведомо, Владыка. Как и то, что мало в каких монастырях этому примеру последовали. А еще мне ведомо, что именно ты отца Авраамия [33] на Соловки сослал!
33
Авраамий Палицын – келарь Троице-Сергиевой лавры.
– Он сам пожелал туда вернуться! – сверкнул глазами патриарх.
– Ой, ли?
– Могу поклясться!
– Даже так… Владыка, а ты уверен, что это я, многогрешный, Бога не боюсь?
– Думай что хочешь, царь православный. Нет на мне этого греха. Не ладили мы с Палицыным, это верно. Перечил он мне. Но, Господь мне порукой, я его не ссылал!
– Стало быть, если я его верну, перечить не станешь?
– Нет, – покачал головой Филарет. – Не испугаешь меня сим. Все одно на твои бесовские затеи благословления не дам!
– Пугаю?! – изумился я. – Даже не начинал!
– А можешь?
– Ну, Федор Никитич, сам напросился. Было у отца вашего пятеро сыновей, не считая девок. И трое из них в ссылке умерло. Как именно не знаю, но осталось ровно двое. Ты и Иван Никитич, который Земским приказом заведовал и в том, что бунт случился, прямо виноват.
– Али не знаешь, что мы с ним не в ладах?
– Может и так, а может вы предо мной комедию ломали. Но как ни крути, кровь-то родная! Это первое. Мишка твой ни в чем не виноват, так что казнить не стану. Но могу ведь и наградить. Скажем воеводством в Сибири. А что, чем Тобольск худ? Долго ли он там со своими недугами протянет? Это второе.
– И крестника своего не пожалеешь? – ахнул Романов, на мгновение став из главы русской церкви просто дедом и отцом.
– А ты бы пожалел?!
– Прокляну! Завтра же с амвона тебя и род твой!
– Это только если доживешь!
– Не посмеешь! – не слишком уверенно заявил патриарх. – Даже Иоанн Мучитель на такое не решился бы.
– Да неужели, а Филипп Колычев, наверное, от старости преставился?!
Ответом мне было долгое молчание, после чего Филарет глухо спросил.
– Что ты хочешь?