Бабье лето

Штифтер Адальберт

Целью наших действий Бог вовсе не ставил пользу, ни нашу собственную, ни чью бы то ни было, он дал добродетельной жизни ее собственную прелесть и ее собственную красоту, к которым и стремятся благородные души. Кто делает добро потому, что его противоположность роду человеческому вредна, тот стоит на довольно низкой ступени нравственного развития. Он совершил бы и грех, если таковой принесет пользу роду человеческому или ему самому. Для таких людей все средства хороши, такие творят зло отечеству, своей семье и самим себе. Таких во времена, когда они действовали с большим размахом, называли государственными деятелями, но они всего лишь лжедеятели, и сиюминутная польза, которой они добивались, была лжепользой и в дни суда оказывалась злосчастием.

Отцом не владело никакое своекорыстие, и это явствует из того, что в совете города он безвозмездно занимал общественные посты, что часто трудился на этих постах и ночами и что щедрее всех прочих жертвовал деньги на общие нужды.

Он говорил, что мне нужно только дать срок, и уж само собой определится, на что я гожусь и какое место следует мне занять в мире.

Я продолжал свои телесные упражнения.

С самого детства нас заставляли двигаться как можно больше. Это было одной из главных причин, почему мы летом жили в деревне, а сад, имевшийся при доме в предместье, был одной из главных причин, по которым отец купил этот дом. В детстве нам разрешали ходить и бегать, сколько нам было угодно, и прекращали это только тогда, когда мы сами угомонялись уставши. В городе появилось заведение, где телесные движения совершались по определенным правилам, чтобы упражнять по потребностям все части тела и способствовать их естественному развитию. Это заведение я стал посещать после того, как отец посоветовался с опытными людьми и сам посмотрел, чем там занимаются. Для девочек такого заведения тогда не было, поэтому в одной из комнат нашего дома отец установил для сестры столько приспособлений, сколько он и наш домашний врач, сторонник таких вещей, сочли нужным, и сестра должна была выполнять упражнения, для которых предназначались эти снаряды. С приобретением дома в предместье дело это облегчилось еще более. Не только внутри дома появилось у нас больше места, чтобы установить гимнастические снаряды получше и в большем количестве, прибавились еще двор и сад, где и так-то удобно было делать телесные упражнения и можно было установить еще и дополнительные снаряды. Что мы очень любили эти занятия, понятно само собой ввиду пылкости и подвижности молодости. Уже в детстве мы научились плавать и летом почти каждый день, хоть и живя в предместье, откуда идти было дальше, ходили в заведение для плавания. Даже для девочек уже появились тогда особые плавательные заведения. Да и вообще мы любили дальние прогулки, особенно летом. Когда мы бывали за городом, родители разрешали мне с сестрой отлучаться. Мы упражнялись в ходьбе на большие расстояния или в подъеме на гору. Затем возвращались на то место, где нас ждали родители. Сначала с нами обычно ходил кто-нибудь из слуг, а потом, когда мы подросли, нас отпускали одних. Чтобы быстрее и с большим удобством для родителей добираться до любого места в округе вне города, отец завел впоследствии двух лошадей, и работник, который доселе исполнял обязанности садовника и, случалось, нашего надзирателя, стал теперь и кучером. В школе верховой езды, где мальчики и девочки занимались в разное время, мы научились ездить верхом и позднее по определенным дням недели могли в определенные часы упражняться в манеже. В саду у меня была возможность прыгать к цели, ходить по узким дощечкам, карабкаться по снарядам, бросать каменные диски в цель или на как можно большее расстояние. Сестра, хотя окружающие обращались с ней как с барышней, очень любила участвовать в так называемых грубых работах по хозяйству, чтобы показать, что она не только смыслит в этих делах, но и превосходит силой даже тех, кто занимался такими работами с детства. Родители не только не препятствовали ей в этом, но даже одобряли ее поведение. Кроме того, она читала свои книги, музицировала, особенно на пианино и арфе, под которую и певала, а еще писала акварельными красками.

Когда я расстался с последним учителем, обучавшим меня языкам, а в тех науках, где требовалось длительное учение, потому что они были труднее или важнее, преуспел так, что в учителе уже не стало нужды, возник вопрос, как быть с избранным для меня научным поприщем, не следует ли наметить какой-то план и пригласить учителей для его исполнения. Я попросил не нанимать мне никаких учителей, сказав, что справлюсь сам. Отец согласился с моим желанием, и я был очень рад, что у меня нет больше учителей и я теперь ни от кого не завишу.

Я спрашивал совета у людей, пользовавшихся репутацией хороших ученых и обычно подвизавшихся в том или ином учреждении города. Я обращался к ним только тогда, когда это не могло показаться нескромным. Поскольку обычно мои вопросы к таким людям относились лишь к моему учению, а своего общества я никому из них не навязывал, они не сердились на меня за докуку и отвечали всегда очень любезно и благосклонно. Да и среди тех, кто бывал у нас в доме, было немало сведущих в ученых делах. К ним тоже я обращался. Вопросы мои большей частью касались книг и последовательности, в какой их надлежало прочесть. Сначала я продолжал заниматься теми разделами, которые уже изучал раньше, потому что в то время они считались основой общего образования, только старался, с одной стороны, внести в них больше, чем то удавалось прежде, порядка, а с другой — продвинуться и в том предмете, который приходился мне больше по вкусу. Таким образом тут установился хоть какой-то порядок, ведь при неопределенности всей этой затеи очень велика была опасность запутаться в самых разных дисциплинах и погрязнуть в мелочах. В связи с начатыми мною занятиями я посещал и те заведения нашего города, что могли пойти им на пользу, — библиотеки, выставки инструментов и особенно места, где производились опыты, которых я по незрелости и по отсутствию возможностей и приборов поставить не мог. Нужные мне книги и вообще учебные пособия отец с готовностью покупал.

Я был очень усерден и отдавался выбранному предмету со всем жаром, свойственным увлечениям юности. Хотя при посещении общественных заведений для физического или умственного развития, а также при приемах гостей или наших походах в гости мне довелось познакомиться со множеством молодых людей, я никогда не стремился к сплошным развлечениям, и притом часто пустым, как то делала, видел я, большая их часть. Развлечения, случавшиеся в нашем доме, когда к нам приходили гости, были всегда более серьезного рода. Познакомился я и со многими людьми старшего возраста;

но тогда я обращал на такие знакомства меньше внимания, потому что молодости свойственно проявлять живое участие к тем, кто ближе к ней по годам, а старших не замечать.

Когда мне исполнилось восемнадцать лет, отец отдал в мое распоряжение часть моей собственности из наследства двоюродного деда. Дотоле у меня не было регулярного денежного довольствия, и когда мне что-то бывало нужно, отец это покупал, а на вещи помельче давал деньги, чтобы я покупал их сам. На развлечения я тоже время от времени получал небольшие суммы. Отныне же, сказал отец, я буду получать в первый день каждого месяца определенную сумму, я должен вести этим деньгам учет, тратя их по своему усмотрению, а мое состояние остается пока в его распоряжении — он будет вычитать эти выплаты, и его счета должны сходиться с моими. Он дал мне листок с перечнем того, что я должен оплачивать из моих ежемесячных поступлений. Ни одного предмета, входящего в этот перечень, он из своих денег покупать мне больше не будет. В расходах я должен быть точен и экономен; аванса он мне никогда, даже при крайности, не станет выплачивать. Если я в течение какого-то времени не вызову его недовольства своим хозяйничаньем, он увеличит мой круг расходов и по справедливом рассмотрении определит, через какое время передаст мои дела целиком в мои руки еще до моего законного совершеннолетия.

2. Путник

Содержанием, которое мне выделил отец, я распоряжался хорошо. Поэтому через некоторое время круг моих расходов был, как то обещал отец, расширен. Из назначенного мне жалованья я должен был теперь покрывать не только какую-то часть своих нужд, а все. Мое содержание соответственно увеличилось. И выплачивал мне его отец теперь уже не ежемесячно, а раз в четверть года, чтобы приучить меня к большим промежуткам во времени. Вручать мне деньги раз в полгода или вовсе раз в год он не решался, чтобы я, чего доброго, не запутался. Он выдавал мне не все проценты с наследства, а только часть, другую же часть прибавлял к основному капиталу, благодаря чему мое имущество росло, хотя из своего содержания я ничего не откладывал. Оставалось одно ограничение: я должен был жить в доме родителей и столоваться у них. За это была назначена плата, которую я вносил каждую четверть года. Все прочие нужды, будь то платье, книги, мебель или еще что-либо, я должен был удовлетворять по своему усмотрению и разумению.

Сестра тоже получила право на свою часть дедовского наследства в подобавшей девушке мере.

Мы были очень довольны этим нововведением и решили следовать желаниям и воле родителей, чтобы доставить им радость.

Потрудившись во многих направлениях разных наук, которыми под конец занимался со своими учителями, наук, общее знание каковых считается необходимым для образованного человека, я перешел на математику. Мне всегда говорили, что эта наука самая трудная и самая замечательная, что она — основа всех остальных, что в ней все верно и что, овладев ею, приобретаешь достояние на всю жизнь. Я купил книги, которые мне рекомендовали, чтобы, исходя из уже имевшихся у меня предварительных знаний, продвигаться все дальше к более сложному. Я купил очень большую аспидную доску, чтобы делать на ней свои работы. И в часы, отведенные для изучения наук, я теперь сидел за столом и производил вычисления. Я шел по стопам мужей, которые открыли формы этой науки, приводившие их потом ко все новым и новым формам. Я установил для себя определенные периоды, когда переставал продвигаться вперед, чтобы прежде чем приступить к дальнейшим разделам, повторить и закрепить в памяти уже пройденное. Книги, которые я собирался постепенно проштудировать, были по порядку расставлены мной на полке. Через соответствующее время я продвинулся к довольно трудным разделам высшей области этой науки. Отец наконец разрешил мне жить летом какое-то время вдали от родителей, где-нибудь в деревне. Первым пристанищем такого рода было избрано имение одного отцовского друга, неподалеку от города. Я получил комнату в верхней части дома, с окнами, выходившими на близкие виноградники и на отдаленные горы между их склонами. Хозяйка дома выдавала мне через очень короткие промежутки свежевыстиранные белоснежные занавески. Очень часто меня навещали родители и проводили весь день в деревне. Я тоже часто ездил к ним в город, а иногда и оставался ночевать дома.

Второе пристанище следующим летом оказалось гораздо дальше от города, в доме одного сельского жителя. В домах наших поселян, где все горницы и прочие комнаты находятся внизу, над этими покоями бывает часто еще один этаж с одной или несколькими комнатами. К ним принадлежит и так называемая верхняя горница. Часто это вообще единственное помещение на втором этаже. Верхняя горница — комната некоторым образом парадная. В ней стоят лучшие в доме кровати, обычно две, в ней стоят шкафы с нарядной одеждой, в ней стоят мишенные и охотничьи ружья хозяина, если у него таковые есть, а также призы, полученные им, например, за стрельбу, здесь стоит парадная посуда хозяйки, особенно если у нее есть оловянные кувшины или что-нибудь из фарфора, здесь же и лучшие в доме картины и прочие украшения, например, прекрасный младенец Иисус из воска, лежащий в тонком белом пуху. В такой верхней горнице поселянина я и жил. Дом этот находился столь далеко от города, что родителей я навестил — с помощью почтовой кареты — всего один раз; а они ко мне вовсе не приезжали.

Пребывание там произвело во мне перемены.

Поскольку видеть родных мне не доводилось, желание общаться с ними было у меня гораздо сильнее, чем когда я жил дома и мог удовлетворить его в любую минуту. Я прибег поэтому к подробным письмам и отчетам. До сих пор я всегда учился по книгам, которых накупил в свои шкафы на свои деньги уже довольно много; но сам я ни разу не упражнялся в связном повествовании. Теперь мне пришлось этим заняться, и я занимался этим охотно, радуясь, что во мне постепенно растет способность изображать и повествовать. Я переходил ко все более сложным и стройным описаниям.