Бабочка маркизы Помпадур
Шрифт:
И бабочки все-таки вырвались. Было больно. Проснулась Жанна от кашля, сухого, резкого, удушающего. Она пыталась дышать и не могла.
– Тише, дорогая моя, тише, – как и когда Шарль очутился рядом, Жанна не знала. – Дыши. Вот так, держись за меня и дыши.
Он мягко сжимал ладонями ребра, подталкивая к выдоху, и отпускал, позволяя вдохнуть.
– Прости меня, – сказал Шарль, бережно касаясь волос. – Прости…
Жанна заплакала, обняв его. Бабочки не оставили им шанса.
– Жанна, я навсегда останусь тебе другом. Я буду писать письма, и ты мне тоже. Это вынужденная разлука для твоего же блага. И нельзя рисковать жизнью… – он гладил ее по волосам, как когда-то отец, и Жанна успокаивалась.
А боль в груди утихала.
– Завтра я узнаю о том, что думает о тебе король. Возможно, все обстоит не так плохо, как ты решила.
Шарль ошибся.
Все было именно плохо. Его доверенный человек, имени которого Жанна не знала, видимо, действительно был близок с королем, если сумел побудить Его Величество к столь доверительной беседе.
…женщина холодна…
…и неискренна…
…она, несомненно, красива, но эта красота – статуи. Королю требуется живая любовница…
…Король не будет искать новой встречи…
…и Жанне лучше принять во внимание, что Его Величество не любит назойливых дам.
– И как мне быть? – Жанна потеряла покой. В ее глазах появился лихорадочный блеск, свойственный людям потерянным, обреченным. Речь стала нервозной, и движения – резкими. Она ощущала близость болезни и собственную перед ней беспомощность. – Я умру… я умру…
Однажды Жанна вытащила золотую бабочку из шкатулки, вознамерившись раздавить ее: вдруг да поможет избавиться от наваждения? Но не сумела поднять руку. Так и сидела, любуясь узором на крыльях.
Это ведь единственная память об отце…
Отец верил в Жанну. И ей следует отбросить страх, равно как и другие эмоции, чтобы разумом добиться желаемого. Что она знает о короле?
Он устал. И пресытился. Он вечно пребывает в поиске чего-то, не имея названия этому душевному томлению. Он нуждается не столько в телесной любви, сколько в том, что хоть как-то отогнало бы скуку. И Жанна поняла, что именно должна делать.
Это будет предательством, но… разве имелся у нее другой выход?
И Шарль, выслушав сбивчивый рассказ супруги,
– Хорошо. Я надеюсь, что у тебя получится.
– Ты будешь меня ненавидеть?
– За что, родная моя? Да и как я могу ненавидеть тебя. Ты делаешь то, что делаешь, ради жизни. И я счастлив, если такая малость поможет.
Его жизнь разломилась надвое.
Мама. Отец. Комната с окнами во двор. Школа. Уроки. Книги, которые он начал читать, потому что в мамином представлении хорошие мальчики читают книги. Ему очень надо было соответствовать маминым представлениям. Врать оказалось легко. Они так хотели верить, что Ланселот исправился. И боялись, что недоверие толкнет его на путь порока. Так сказала мама, не ему, конечно, но он подслушал. Он имел право знать, что о нем говорят. Поводок доверия оказался удобен. Уйти из дома? Наблюдать за птицами? В рамках школьного проекта? Конечно. Мама рада, что мальчик увлекся наукой. Ему даже купили бинокль и дорогой определитель с яркими иллюстрациями. А он, поддерживая иллюзию, и вправду стал вести записи.
Года не прошло, как он знал всех окрестных птиц.
Вороны. Галки. Грачи, суетливые синицы, голуби и мародеры-воробьи. Зимой – снегири. Клест, залетевший на пустырь случайно. Весной ближе к маю объявлялись ласточки.
Птицы – настоящего интереса к ним так и не возникло – объединяли обе половины жизни. Во второй главенствовала Кара. Королева в изгнании. Ланселот служил ей, радуясь, что она нуждается в нем.
Зависит.
Учит.
Выживать. Прятаться. Брать то, что нужно, не спрашивая разрешения.
– Воровать плохо, – попытался отказаться Ланселот.
– Плохо голодать. И мерзнуть. Ты ведь обещал обо мне заботиться…
Его не поймали, ни тогда, ни позже. Он понял, что люди верят собственным представлениям о мире, а в них тихий паренек в чистой одежде, с биноклем и красным рюкзачком, не походил на вора.
– Круто, – Карина сама разбирала его рюкзак, раскладывая добычу на подоконнике. – Присоединяйся.
Он не ел ворованного, ведь тогда получилось бы, что крал Ланселот для себя. Кара же никогда не благодарила, принимая все как должное.
– Знаешь, ты единственный, кто меня понимает, – сказала как-то Кара. И это признание было лучшей наградой. А потом случилась беда.
Проклятый май. Жара, пришедшая досрочно. Пар подымается от земли, и та сохнет, покрываясь серыми трещинами. Воробьи купаются в песке. И кошки орут, задержавшись в марте.
А Кара выходит на трассу.
На ней красная юбка, украденная Ланселотом на рынке. И короткий топ. Губы красные. Волосы смазаны гелем с «мокрым» эффектом. Чужая. Недобрая.
– Да не трясись. Я обо всем договорилась. Поработаю чутка. Деньжат скоплю…