Бабочка маркизы Помпадур
Шрифт:
– А что случилось?
– Да… наверное, уже ничего.
Дашка умела врать, и никто, кроме Алины, которая с детства каким-то шестым чувством определяла вранье, не способен был распознать, когда она говорит правду, а когда нет. Вот только раньше Дашка врала другим.
– А папа с мамой уезжают… послезавтра уже. В Японию, – пожаловалась Алина.
– Надолго?
– Да.
– Ну… это хорошо. Наверное, – и опять ощущение неправды. Дашка, которая прежде мозг выела бы, требуя от Алины самостоятельности хотя бы в пределах
Спросить напрямую?
Опять же неудобно. Почему врет Дашка, а неудобно от этого Алине?
Славка и Леха разговаривали на повышенных тонах. Точнее, говорил лишь Славка, а Леха оправдывался, но что отвечал – Алина не слышала.
– …ты представляешь, чем это все может обернуться? А если ее убьют?
Кого?
– …собираешься за ручку с ней ходить? Как надолго тебя хватит? День-два? И что потом?
Подслушивать чужие разговоры нехорошо, и Алина постучала.
– …ты же сам себя насмерть заешь, если не дай боже…
Алина постучала громче и удостоилась гневного Славкиного:
– Какого хрена тебе опять надо?
– На, – она протянула трубку, с трудом сдерживая слезы. – Дашка хочет с тобой поговорить.
Развернувшись, Алина направилась на кухню. К бутербродам. С бутербродами у нее всегда получалось ладить лучше, чем с людьми.
– Вот почему, – спросила она у буженины, нарезая ту на тончайшие ломти, – у меня ощущение, что меня здесь за дуру держат? Я что, давала повод считать себя идиоткой? Наверное, давала… причем неоднократно.
Наверное, она все же переволновалась, если нож соскользнул и острый кончик его вспорол кожу на пальце. Еще и это. От обиды и несправедливости бытия Алина шмыгнула носом и, сунув палец в рот, принялась искать аптечку.
Дома мама хранила лекарства на кухне. В холодильнике. И еще в самом дальнем шкафчике, добраться до которого было не так просто. Здесь же шкафчиков было умопомрачительное количество.
– Аль, что ты делаешь? – Леха появился как раз тогда, когда Алина, встав на четвереньки, исследовала недра очередного ящика, наполненного доверху коробками, коробочками и свертками.
– Бинт ищу.
Алина вытащила палец изо рта. Вот теперь ее еще и безрукой сочтут. Справедливо, между прочим.
– Распорола вот… случайно. Ты не знаешь, где аптечка? Или что-нибудь…
Леха поднял ее и, перехватив руку, потащил к мойке. Палец он сунул под леденющую воду и велел держать, хотя у Алины тотчас и остальные, нераненые, онемели. Аптечка хранилась в кладовке. В ней были и бинт, и перекись, и йод.
– Стой смирно, – Леха сам обработал порез, который был вовсе неглубоким, но кровил изрядно. – Вот что ты за человек, Алька, ни на минуту тебя нельзя оставить… не дуйся, я ж так…
Он обнял и поцеловал в макушку.
– И на Славку не обижайся. Он нервный очень.
Это Алина и сама заметила. Обижаться,
– Леша, скажи, что происходит?
– А что происходит? Вечер. Поздно. Сейчас чай пить будем. Потом спать пойдем.
И снова ложь. Не совсем, но где-то на грани. Он знает больше, чем говорит Алине. Потребовать ответов? Но по какому праву.
– Леша, я же чувствую, что ты что-то скрываешь. И твой друг. Он поэтому нервничает, что не хочет скрывать. И даже Дашка… раньше она мне никогда не врала. Мне это не нравится.
Глубокий вздох, и Леха отстраняется.
– Я тебе все расскажу. Потом. Позже.
– Когда?
– Когда буду уверен, что ты от меня не сбежишь.
Странное обещание. Но это, пожалуй, больше, чем Алина могла бы ожидать.
Ох, знала бы она, до чего мерзко Лехе врать. И чем дальше, тем четче он понимал, что вранье это ему не простят. За то, которое вначале было, хотя бы оправдаться можно.
Еще и Славка со своими выкрутасами. Нет, он, конечно, прав во многом, и Леха сам подумывал над тем, чтобы охрану нанять, такую, которая и вправду двадцать четыре часа в сутки при Альке будет. Но тогда тип, Кару убивший, притаится…
А вообще непонятно, с чего это Славка на Алину взъелся. Она-то точно не при делах.
Доверчивая. И теплая. Переживает, что родители уедут. Это к лучшему, конечно. Леха представил, как он объясняется с Вероникой Сергеевной, и вздрогнул.
Нет уж… лучше по телефону, если что.
– Обнимаетесь? – Славка кинул телефон на стол. – Баран ты, Леха, которого куда ведут, туда и бредет.
Алина отстранилась и, взяв трубку, пробормотала:
– Пойду я. Вы тут дальше сами… утром уберу.
– А чай?
– Спасибо, не хочется. Спокойной ночи.
Ну вот все опять и разладилось. Странная штука – жизнь. Вроде все хорошо, а пара слов – и уже совсем плохо, а как вернуть хорошее назад – Леха не знает.
– Ну что ты на меня смотришь? – Славка стянул бутерброд с кружевным ломтиком ветчины. – Говорю, чего думаю. А думаю я, что ты – баран. Ты не ее – ты Кару видишь, только в усовершенствованном варианте. Она же видит удобную шею, на которую сесть можно. Тоже мне скромница… сначала глазки в пол, потом хомут наденет, а ты и рад?
Он говорил нарочно громко, надеясь, что Алина услышит. И скорее всего, она слышала, а Леха не знал, что ответить. Ему вообще хотелось не говорить, а бить, желательно в зубы.
– Сейчас ты к ней в койку прыгнешь. Она примет. Залетит. И все. Уже не отвяжешься.
– А если я не хочу отвязываться?
– Говорю же, баран… у тебя есть все, включая свободу. А ты не ценишь.
– У тебя тоже есть все. Включая свободу, – если говорить тихо, то, глядишь, и получится не сорваться. – Сильно счастлив?