Бабочка маркизы Помпадур
Шрифт:
Вполне.
Славик и сам, глядишь, помог бы, но Алина – другое… она безвредная. Точно, именно, что безвредная. Девчонка, которой случилось родиться похожей на другую девчонку. И подловато, конечно, использовать ее в качестве наживки. Леха теперь и сам это понимает.
– Вы посмотрите, – Мария махнула рукой в сторону холодильника, – еще лежит… я вот думала… вы же все отсюда выезжали. Вчера утром. И я по отъезду не заглядывала. Каждый мог. Михаил. Павел. Максим. Юра. Вы тоже…
Спасибо за доверие. Легче стало. Но теперь Славка знает,
На самом деле нож был нужен именно для грибов. Для дела Чистильщик использовал капроновый шнур с узелками. Шнур накидывался на шею. Узелки впивались в ладонь, не позволяя скользить, и оставалось лишь затянуть.
– Туже. Резче, – учил старик, которому на самом деле было не больше, чем отцу Ланселота.
Под широкими штанами его скрываются джинсы, под плащом – тонкая футболка с длинным рукавом. Сапоги в машине сменяются высокими ботинками на тяжелой подошве, а шляпа уступает место красной бейсболке. Но лицо не изменить.
Оно все еще старое.
– В этом городе много грязи, – единственное, о чем он говорит много и охотно, – это предназначение. – Ее видят все и закрывают глаза, не желая понимать: грязь не исчезнет сама.
Он называл себя Чистильщиком, и в этом прозвище не было ничего смешного.
– Скоро я умру, – сказал он как-то, разматывая шнур. Всякий раз он отрезал новый кусок бечевы, вывязывая узор из больших и маленьких узелков. – Судьба несправедлива. Но ты продолжишь мое дело…
– Конечно, – Ланселот солгал.
Ему не хотелось убивать. Смотреть – возможно. Убивать – нет.
– Мы избавим город от грязи.
Чистильщик и вправду в это верил.
– Сколько тебе? – спросил он однажды, и Ланселот ответил правду:
– Семнадцать.
– А выглядишь ребенком. Тебе пора взрослеть.
И взял на охоту. Он так называл дело – охота. Чистильщик выбирал точку – оказалось, их множество. Город пронизывали дороги, и раньше Ланселот не давал себе труда задумываться над тем, сколь опасны трассы и как много на них грязи.
Благодаря Чистильщику увидел.
– Нельзя привлекать внимание, – Чистильщик умел одеваться так, чтобы слиться с толпой. Он начинал с вокзалов, где появлялся время от времени, притворяясь одним из тех, кто ждет поезда. Он бродил по залу ожидания, выползая на перрон, скользя по разношерстной толпе взглядом. Чистильщик безошибочно вылавливал людей, которых именовал «неприкаянными».
Цыгане. Нищие. Бомжи.
С цыганами лучше не связываться. Они всегда держатся стаей.
Нищие, впрочем, тоже. Но здесь имеется шанс выцепить того, кто отбился от группы.
– Это как в природе, – Чистильщик любил рассуждать о предназначении. – Слабый должен умереть, иначе он сделает слабыми всех. А это недопустимо.
Бомжи и вовсе
– Их никто не хватится. Запомни, пока нет заявления в полицию, нет и дела. Соответственно, никто не будет тебя искать. Или меня. Даже если труп найдут, то спишут на другую мразь…
Себя Чистильщик мразью не считал.
Он был дотошен во всем, что касалось предназначения. И вел тетрадь подробного учета, где записывал не только дату и место совершенного им благодеяния – а разве бывает дело более благое, нежели спасение человечества от грязи, – но и подробности его.
Чистильщик позволял Ланселоту читать записи.
Но, к счастью, убивал всегда сам.
Семейный вечер на троих. Славкин недружелюбный взгляд, от которого у Алины все из рук валится, а стоит вспомнить о том, что было на стоянке перед ее домом, так эти самые руки и вовсе немеют позорно. И румянец на щеки выползает.
Ну как подросток, честное слово.
Она – взрослая серьезная женщина… которая не в состоянии справиться с собой. Смешно. И странно. Еще Леха постоянно рядом, точно опасается оставить ее даже ненадолго наедине с другом.
Почему?
Боится, что Славик гадостей наговорит? Ему явно хочется, но себя он сдерживает.
– Леха, можно тебя на минуточку? – тон такой, что поневоле Алина грехи свои сегодняшние вспоминать начинает. И вроде бы немного набралось, но все равно не по себе.
Леха хмурится. Когда он хмурый и в очках, то смешной.
Родной.
Не надо себя обманывать. Поцелуи – это хорошо. Но сделка сделкой останется. Леха просто хочет изменить условия. Алина будет против? Нет…
Но чем думать о таком, лучше делом заняться. Глядишь, из головы всякая ерунда повыветрится. Что там к чаю есть? Остатки блинов. И гренок можно сделать. Покрошить чеснок, обжарить в оливковом масле, чтобы масло вкус набрало… багет тонкий и свежий.
Сыр был в холодильнике. И помидоры-черри.
Телефон зазвонил, когда Алина инспектировала холодильник, пытаясь понять, что лучше подойдет – ветчина или буженина.
– Привет, – голос у Дашки был усталым. – Ты там как?
– Хорошо.
– Извини, что не отвечала… дело такое… поганое совсем. Что делаешь?
– Бутерброды, – ответила Алина, вытаскивая и ветчину, и буженину, и еще что-то, пока неясного происхождения, но на вид съедобное.
– Бутерброды – это хорошо… Муженек твой рядом?
Как-то не очень ласково Дашка спросила. Ведь ей, кажется, нравился Леха или, во всяком случае, не вызывал раздражения, что само по себе было много.
– Нет. Они со Славкой о чем-то там говорят.
– Со Славкой, значит, – доброты в голосе стало еще меньше. – А отнеси-ка трубочку этому Славке…
Ну вот, ссориться будет. Алина распрекрасно знала этот Дашкин тон: непримиримого борца со всем злом в мире. И Славка, похоже, был к этому злу причислен высшей волей. Когда только успел?