Бабочка маркизы Помпадур
Шрифт:
Просили покататься.
Она разрешала. Ей казалось, что если она добрая, то с ней будут дружить. Но выходило почему-то, что катаются все, кроме Алины. И стоило ей робко попросить велосипед, как тут же выяснилось, что Алина – жадина-говядина. Корова вообще…
– Я никогда не дралась. Не умела.
– Ты ж принцесса. А принцессы не дерутся, – логично возразил Леха. – Я Новый год не люблю… ну не то чтоб совсем, а просто… у всех подарки. А у меня предки ужратые. День, два… долго. И школьная столовка закрыта. Потом додумался в гости ходить.
Это была какая-то совсем другая, незнакомая Алине жизнь. Ее Новый год – долгожданный праздник. Елка. Ящик с игрушками, завернутыми в несколько слоев папиросной бумаги. И разворачивая каждый, ждешь маленького чуда.
Мамины пироги. Запах теста, которое стоит у батареи.
Грибы и мак в глубоких мисках.
Торт «Прага». Поход на рынок за мандаринами. За ними ходили отдельно, с Алиной, позволяя выбирать, и она чувствовала собственную значимость.
Один и тот же город, а жизнь разная. Почему такое возможно? И как возможно?
– Пургу гоню? – поинтересовался Леха. – Теперь-то я банкую. И все равно не выходит, чтоб по-человечески. Ну я и Славка. Жрачка там. Выпить. Бабы какие-то…
Про баб Алина точно не желала слушать.
– …а праздника нет.
– Будет.
Неосторожное обещание, которое Леха принимает всерьез. Хорошо, что приехали, а то Алина еще что-нибудь пообещала бы.
В квартире было тихо и тесно после Лехиных просторов. Леха обошел все комнаты, не постеснявшись заглянуть в шкафы и под кровати, где, кроме пыли, ничего и быть не могло. Но разве с ним поспоришь? Алине одновременно было и жутко, и смешно.
– Дверь никому не открывай! – Леха повторял это раз в десятый, наверное. – Ни соседке, ни полиции, ни маленькой потерявшейся девочке…
Он, кажется, и видел эту девочку в розовом платьице, с бантами и белыми безобидными носочками, а еще маньяка, за ее спиной прячущегося.
– Я поняла.
– Если вдруг заметишь что-то подозрительное, звони мне. Что угодно… даже если ерунду, все равно звони. И вообще звони. Каждые полчаса.
– Слушаю и повинуюсь.
– Аль, ну я ж серьезно!
Она понимала. И знала, что стоит Лехе выйти за дверь, как наступит жуть жуткая. Алина хорошо знала это состояние вынужденного одиночества, беспричинного страха, когда и слух, и осязание многократно обостряются. А мир наполняют тревожные звуки. В них легко различить и шорох, и шелест осторожных шагов, чьи-то горестные вздохи и, при толике фантазии, даже голоса. Случайный сквозняк – прикосновение. Тень на подоконнике – присутствие чего-то потустороннего, однозначно враждебного.
– Не уходи, – в коридоре Алина все-таки не выдержала. Плакать она не станет, все-таки не маленькая, но попросить-то можно. Просить – почти не стыдно.
– Я скоро вернусь.
Леха хмурится и бросает взгляд на дверь. Железная, с тремя замками, она больше не выглядела надежной. А если у того, кто следит за Алиной, есть ключи и от этой двери?
Невозможно. Алина со своими не расставалась.
– Аль, ты, главное, звони…
Она кивнула. Эх, надо было соглашаться на Париж. Или бункер требовать…
Из окна Алина смотрела, как Леха идет к машине, сметает рукавом снег с лобового стекла и долго стоит, просто стоит, точно не решаясь уехать. Ему самому тяжело Алину бросать. Но все-таки Леха уезжает.
И становится пусто.
Нет ничего печальней брошенной квартиры. В шкафу, правда, остались еще мамины костюмы, которые были сочтены неподходящими. И папина ковбойская шляпа забыта на кухонном столе. Домашние тапочки прячутся под ванной, а одинокий носок почти сполз со змеевика. Недостертые штрихи поставленной на паузу жизни. И нечего вздыхать в меланхолической тоске. Так бабушка говорила.
Надо бы ей позвонить… и Алина звонит, но разговор получается короткий, сумбурный. Бабушка чем-то очень занята, и наверняка важным – иных занятий у нее не бывает. Внучку она, безусловно, любит, но не настолько, чтобы от дел отвлекаться. И вообще, Алина взрослая, пора уже самой научиться занимать себя работой.
И мысль эта, не высказанная вслух, была здравой. Алина и заняла себя. Уборкой. Нет занятия, более благотворно влияющего на растревоженные женские нервы. И пыль – достойный враг, когда надо одолеть кого-то, а заодно навести порядок не только в кухонных шкафчиках, но и в собственных мыслях. Дашкин звонок застал в ванной за натиранием этой самой ванны чудо-средством, обещавшим возвратить эмали блеск и белизну.
– Привет, – Алина смахнула пот со лба и поморщилась – средство воняло. – Ты куда пропала?
– Да так…
Уклончивый ответ не в Дашкином характере. И значит, опять что-то случилось, о чем Дашке и хочется рассказать, и в то же время останавливают сомнения – как Алина отнесется к этому рассказу.
– Не хочешь со мной ничем поделиться?
Дашка вздохнула и спросила:
– А ты?
– Я хочу. Приезжай. Я в маминой квартире…
Именно – маминой, пусть мама и уехала в Японию на год, но квартира все равно ее. Она некогда выбирала обои и плитку, и пол, и мебель, и даже те редкие безделушки, которым нашлось место на книжных полках. И если Алина хочет вырасти, ей нужно создать собственный дом.
Вот только одобрит ли Леха ее переделки…
– Ссориться будем? – на всякий случай уточнила Дашка, что было благоразумно с ее стороны, так как ссорилась Алина крайне редко, зато от души и надолго.
– Нет. Обедать будем. Сырной запеканкой и маффинами.
Обед всегда был веским аргументом во всех беседах с Дашкой. Оставалось воплотить этот аргумент в реальность. И это тоже займет некоторое время…
Алина все-таки позвонила Лехе. Попыталась. Но он не взял трубку, и, значит, был занят.