Бабушка, Grand-m?re, Grandmother... Воспоминания внуков и внучек о бабушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX-XX веков

Лаврентьева Елена Владимировна

Следующего ребенка, дочку Нюрочку, Анна Васильевна рожала в Питере, кажется, даже в родильном доме. Но обязательно на лето со всеми своими детьми она приезжала в Григорково. В деревне Анна Васильевна любила печь пироги и ватрушки. Лучший кусок пирога был предназначен свекру, деду Сергею. Весь седой, худой и высокий, он появлялся на пороге: «Слава те Господи, Нюша приехала!»

В деревне Анна Васильевна почти ни с кем не дружила, пожалуй, только с соседом Семеном, умным работящим мужиком, обремененным большим семейством. Вечно озабоченный, как накормить всех детей, он шутил: «А что, Анна, дать им брус мыла да посыпать его сахаром, ведь съедят!» Никто, правда, в деревне не голодал, а вот чай и сахар были для многих роскошью. Зная это, Анна Васильевна, завидев на улице знакомую бабушку-бобылку, всегда приветливо приглашала ее зайти. И та заходила, чтобы выпить «цашецку цайку – сердецко обзец».

Лето кончалось – семья снова возвращалась в Питер. Вместе с детьми росло и ее благосостояние. Почтовое начальство, зная благонадежность, честность и аккуратность Кирилла Соколова, поручило ему вместо писем и газет разносить денежные переводы, в

связи с этим повысило его оклад до пятидесяти рублей. Новая работа считалась доходной и в то же время опасной. На «денежного» почтальона нередко нападали, поэтому Кирилл набивал свою сумку какими-нибудь бумажками и говорил товарищам, что он носит разные извещения и телеграммы. Но была и другая опасность: многие получатели денег на радостях подносили почтальону рюмочку вместо почти узаконенных двугривенных или полтинников. Кирилл, имея наследственное предрасположение к спиртному, от рюмочки не отказывался. Частенько он возвращался навеселе. Детям приносил игрушки и детские книжки: про какую-то обезьяну с розовым букетом, про то, как «Бобик Жучку взял под ручку и пошли они плясать, а Барбосик, старый песик, стал на скрипочке играть» (забавно, что этот немудреный стишок остался в памяти не только моей бабушки Ани, но и Анны Андреевны Ахматовой). И вот однажды накануне Пасхи Кирилл явился домой без сумки и с разбитым лицом. Он лег ничком на кровать и беззвучно зарыдал. Бабушка стала отпаивать его крепким чаем, старалась успокоить. Она не ругала и не упрекала своего Кирюшу. Он рассказал, что в конце тяжелого предпасхального рабочего дня принес деньги знакомому отставному генералу, и тот налил старому солдату целый стакан крепчайшего ямайского рому. Это и сгубило испостившегося усталого почтальона. Сначала отказали ноги, потом сознание. Как он добрался до дому – одному Богу известно. Днем зашли товарищи и сказали, что его пустую сумку принесли в отделение. К счастью, генерал был последним в ряду адресатов, и денег потеряно не было. Кирилл не хотел вставать, считая себя навек опозоренным. С большим трудом и уговорами Анна подняла его все же на ноги, дала умыться, вычистила его форменную одежду и чуть ли не за руку повела к почтовому начальству. Там Кирилл произнес сочиненную Анной покаянную речь: «Ваше превосходительство! Была большая буря, мой корабль налетел на скалы…» Начальство оказалось в высшей степени снисходительным. Кирилла Соколова не уволили, не выкинули из казенной квартиры (это было бы катастрофой), его перевели на прежнюю должность и отправили в отпуск, впервые за все время работы.

А. В. и К. С. Соколовы с детьми, 1910

Первый раз Кирилл вместе со всей семьей приехал в родную деревню и после долгой разлуки встретился с отцом и братом. После отпуска семья снова вернулась в Петербург. Шура оканчивал городское училище, и надо было позаботиться о его будущем. Знакомые советовали определить его в пожарные, полагая, что при своей смелости и находчивости он может стать лихим брандмейстером. Однако для вступления в пожарную команду нужно было сделать большой денежный взнос. Еще больший взнос требовался для вступления в артель, ведавшую перевозкой грузов и обслуживанием пассажиров на вокзалах. Да и не о такой карьере для своего старшего сына мечтали Кирилл и Анна. Ему, высоконькому и стройному, очень пошел бы офицерский мундир… Кирилл с одобрения Анны начал поиски своего бывшего ротного командира Воротникова и выяснил, что теперь он командует 88-м Петровским пехотным полком. Но вспомнит ли он своего старого солдата, отличного стрелка и участника межполковых соревнований по стрельбе? Письмо господину полковнику было послано, был получен ответ в лучших традициях доброго старого времени: «Кирилла Соколов! За Богом молитва, за царем служба не пропадают. Присылай своего сына в полк». Петровский полк квартировал тогда неподалеку от Питера, в Грузино, в старых Аракчеевских казармах.

Перед отъездом в полк Шуре купили хромовые сапожки и сшили прекрасный костюм, похожий на офицерский мундир. В Грузино спрашивали, не из дворян ли он? И Шурка, которому было тогда неполных семнадцать лет, таинственно намекал, что в его жилах течет голубая кровь. Как потом вспоминала его жена Елизавета Ивановна, в то время курсистка, дочь местного спичечного фабриканта, был он тогда всего лишь хорошеньким юным мальчиком, мечтавшим об офицерских погонах. Но с офицерскими погонами ему пришлось подождать, поскольку экзамен он провалил. Шура остался в полку на положении вольноопределяющегося. Наступила весна 1914 года. Снова Анна с детьми поехала к себе в деревню, снова зацвела сирень перед окошками их домика, снова на лесных полянах появились душистые белые цветы ночной фиалки. Кажется, никогда еще в лугах не было так много цветов. А в самую жаркую пору сенокоса ударил гром – война с германцем! Объявили мобилизацию, по дороге к Весьегонску потянулись подводы с новобранцами. В Григоркове варили пиво, на проводах обнимались и пели. В памяти осталось: «Прощайте елочки да сосенки, весь титовский приход! Прощайте девоньки холосеньки: везут на пароход!»

В Питере война проявлялась в каком-то общем возбуждении, в ожидании победы и перемен. Приехал попрощаться Шура. Он решил, что теперь незачем готовиться к экзаменам в кадетский корпус, если офицером легче и быстрее можно стать на фронте. Только бы война не кончилась слишком быстро! Родители благословили его, мать надела ему на шею освященный крестик. Он уехал и как в воду канул: ни письма, ни весточки. Лишь в конце января им сообщили, что Александр Соколов ранен и лежит в госпитале, здесь же, в Петербурге. Ранен он был нетяжело. Довольно скоро его выписали домой на поправку. Его привезли вместе с костылями и шинелью, на которой красовались офицерские

погоны прапорщика. Соседи и товарищи со всего двора валом повалили к Соколовым повидаться с героем. Гордая за сына, Анна оберегала его покой. Видно, немало горького хватил он на войне: Александр часто кричал во сне, был нервным, раздражительным, иногда просил водки. Выпив вместе с отцом, он начинал сумбурно рассказывать, как был убит его товарищ, пытался петь: «А прапорщик юный со взводом пехоты пытается знамя полка отстоять. Отбился от всей он своей полуроты, но нет, он не будет назад отступать!» Успокоительно действовали на него стихи, которые читал ему школьный товарищ, на войну не попавший и работавший где-то в конторе. Анна сидела с ними и слушала. Много прекрасных стихов запомнила она и могла потом читать их наизусть, но вот модного тогда Бальмонта не оценила.

Александр уехал весной, когда Анна с детьми уже собиралась в деревню. Утешая ее, Кирилл говорил, что Шура едет не на фронт, а на переформирование, и что там, глядишь, и война кончится. Но война не кончалась. В конце лета Кирилл написал Анне в Григорково, что в городе все дорожает и чтобы они пока не приезжали. Анна и подумать не могла, что останется в деревне навсегда. Не теряя времени, она начала готовиться к зиме и к деревенскому житью: заготовляла сено, дрова, купила несколько мер картошки, посеяла озимую рожь. Переселение в деревню неожиданно открыло перед ее дочкой Олей, окончившей начальную школу, возможность продолжить обучение. В Весьегонске была хорошая земская гимназия, куда брали девочек всех сословий для подготовки сельских учительниц, однако учение было платным. Анна узнала о льготах для семей фронтовиков и попросила Александра прислать справку, что сестра Ольга находится на его иждивении. Как раз перед этим Александр написал, что он снова в госпитале, что награжден Георгиевским крестом и произведен в поручики. Справка была получена, Анна отвезла Олю в Весьегонск, записала в подготовительный класс и устроила на квартиру.

На Покров умер дед Сергей. После него остались избушка, две овцы и конь Серко, который, кажется, больше всех горевал по своему хозяину. Постепенно налаживались отношения Анны с деревенскими жителями, которые поначалу относились к питерке с недоверием и иронией. Весною ей выделили гряду в коллективном капустнике. В сенокос она уже вместе со всеми косила на большом лугу. Бабы ночевали в сенном сарае одни, смеху и шуткам не было конца. С ними Анна ненадолго забывала о своих хозяйственных заботах, но тревога о Шуре никогда не оставляла ее.

С недоумением и недоверием встретили крестьяне весть об отречении Николая. Анна Васильевна усматривала в этом какую-то интригу, какой-то хитрый ход. В октябре 1917 года в Григоркове совсем нежданно объявился Шура, ныне штабс-капитан Александр Кириллович Соколов, возмужавший, огрубевший и беспокойно-напряженный. Он приехал вместе со своим ординарцем-хохлом Нечипоренко, и при них было много всякого оружия, включая австрийский ручной пулемет. Отмывшись в баньке и выспавшись под материнским кровом, Александр решил пройтись по улице. «Ты погоны-то сбрось, ваше благородие! А то мы поможем!» – приветствовали его бывшие товарищи – недавние окопники. «А ну, суньтесь! – выхватил он гранату-лимонку. – Я за погоны кровью заплатил, не вам их снимать!» Между тем Нечипоренко принялся обхаживать местных девушек и уговорил-таки одну из них уехать вместе с ним на Украину. Вскоре вслед за ординарцем уехал и Александр. Он исчез незаметно, оставив матери на сохранение свой Георгиевский крест и погоны. Анна хранила их тридцать лет, а пулемет и прочее оружие утопила в болоте.

Три года от Александра Кирилловича не было никаких вестей, мать уже не чаяла увидеть его живым, как вдруг он приехал, да еще с молодой женой и целым ящиком спичек. То-то было радости! Тем более что в деревне спички, так же как соль, мыло и керосин, были большим дефицитом. Оказалось, что Александр служит теперь в Красной армии, обучает солдат в том же самом Грузине, где когда-то начинал свою военную карьеру. Воспользовавшись приездом дорогих гостей, Анна, как мать красного командира, испросила и получила дополнительный пай земли: на Александра и на его жену-белоручку. Вообще же после знаменитого декрета «Земля – крестьянам» всю землю в деревне делили еще по старинному обычаю – полосами, отдельно в каждом поле, но теперь в расчет брали не только мужиков, но и баб. Революция уравняла в правах женщин с мужчинами, что Анна Васильевна считала огромным достижением и заслугой советской власти. Второй заслугой, по мнению Анны, было освобождение земли от помещиков-паразитов, а также уничтожение классовых различий. Третья величайшая заслуга – это широкий доступ крестьян и рабочих к образованию и науке. Новая власть в лице комбедов (комитет бедноты) все больше вмешивалась в сельскохозяйственное производство, в изъятие и распределение продуктов труда. Бытовала в то время частушка: «Хорошо тому живется, кто записан в бедноту! Хлеб на печку подается, как ленивому коту».

Усиливалось давление на религию и церковь. Молодой настоятель титовского храма снял свою рясу, остригся, да и уехал. Священник-старик, занявший это место, стал предметом насмешек, впрочем, довольно беззлобных: «Как-то в праздник поп ходил да святой водой кропил. И за этот водосвят с мужиков он брал оклад. А оклад был не велик: лишь овса-то четверик. Только поп-то наш Иван: он напился сильно пьян. И весь собранный овес злоумышленник унес». Это вклад Анны Васильевны Соколовой в деревенскую самодеятельность. Но подобный традиционный крестьянский юмор превратился в глумление и кощунство, когда явилось и взялось за дело «Общество воинствующих безбожников». Скрепя сердце Анна сожгла в печке свои старые намоленные иконы, чтобы ее шустрый сынок Павлушка не утащил их безбожникам на поругание. Кирилл Сергеевич был потрясен, когда узнал об этом из письма. Монастырь «На камне» закрыли, колокол сбросили, монашек разогнали и устроили коммуну – все общее! Она вскоре распалась, когда один коммунар убил другого за свое испачканное пальто. Позже в монастырских стенах была машинно-тракторная станция, а теперь там одни развалины.