Багряная летопись
Шрифт:
К семи вечера конники подъезжали к селу Кинельскому. Метрах в ста перед околицей их остановили красноармейцы сторожевого охранения («Кто такие? Пароль? — «Шатун. Отзыв?» — «Шидловец. Закурить нету?»), указали, как проехать к дому, занятому комбригом. Около калитки стоял молоденький часовой. Григории соскочил с коня, отдал повод Володе и подошел к нему:
— Комбриг дома?
— А ты кто таков? — Часовой настороженно шевельнул штыком.
— Из штаба дивизии пакет привез.
— Ну проходи.
Далматов зашел во двор, постучал в дверь. Она приоткрылась, выглянул лысый пожилой
— Тебе чаво?
— Пакет комбригу передать.
— Давай, передадим. — Он протянул руку.
— Не могу. Только лично и под расписку.
Вестовой недружелюбно оглядел Григория, что-то пробормотал о молодых да зеленых и сильно захлопнул перед ним дверь. Через некоторое время он открыл ее и все так же неприязненно мотнул головой: дескать, заходи. Пройдя душную кухоньку, Григорий вступил в горницу, четко поднял для доклада руку к фуражке и… обомлел. Перед ним сидел тот самый человек, которого он видел в свое последнее свидание с Наташей. «Этот генерал Авилов уговаривает маму бежать от большевиков», — явственно прозвучал у него в ушах звонкий голос девушки. В мгновение ока внутренним прозрением связались воедино фамилия на конверте и Наташина судьба.
— Что там у вас? — услыхал он слышанный уже им барственно-снисходительный голос. Растревоженным пчелиным роем заметались в мозгу обрывки мыслей, предположений, чувств.
Шагнув вперед, неестественно громко Далматов доложил:
— Товарищ комбриг! Прибыл из штаба дивизии с секретным пакетом на ваше имя! — и протянул ему конверт с бурыми сургучными печатями.
Авилов взял его и начал раскрывать. От него не ускользнуло смятение бойца, и он дважды коротко взглянул на него, силясь вспомнить, где он видел это лицо. Бегло пробежав глазами один приказ, затем второй, он задумался ненадолго, затем спросил:
— Требуется расписка?
— Так точно! На обороте конверта! — выпалил Далматов: да, перед ним, безусловно, был тот самый Авилов, правда, тогда он был в щегольской бекеше, но это был он, человек, который хотел увезти Наташу к белым!
Комбриг расписался и возвратил конверт этому высокому, широкоплечему красноармейцу, который не спускал с него какого-то странного, будто изумленного взгляда.
— А ведь я где-то вас видел. — Авилов пристально посмотрел Григорию в глаза. — Постойте, вы не из Петрограда?
— Так точно!
— Правильно! Вы были в студенческой шинели и гуляли с Наташей Турчиной?
— Да, это я.
— Ах, боже мой, до чего ж тесен мир!.. Савелий! Срочно самовар! Этого молодца я знаю еще по красному Петрограду. Угостим его с дороги.
Вестовой недобро пожевал губами, стоя в дверях, и нехотя вернулся в кухню.
— Товарищ комбриг, простите, не могу, — неловко (потому что лгал) ответил Григорий. Мы тут с товарищем должны выполнить еще один приказ, тоже срочный.
Авилов охотно согласился:
— Да! Да! Понимаю: служба есть служба. Надеюсь, мы еще увидимся, посидим, поговорим, вспомним Петроград. Всегда буду рад видеть друга нашей общей прелестной знакомой. — В голосе Авилова прозвучала ирония: ведь Наташа, безусловно, давно уже в Англии.
— Разрешите идти?
— Пожалуйста. Будете писать в Петроград,
«Ах гад! Ну точно гад!» Все окончательно стало на свои места: ведь Наташа в своем письме, читанном им без счета, заученном наизусть, сообщала, что Авилов ехал с ними до Низы! «Я тебе передам привет в Петроград!» В лихорадочном возбуждении Далматов взметнулся в седло и, махнув рукой Фролову, взял в карьер — прочь из села.
Авилов видел, как опрометью выскочил от него бывший студент, как погнал он коня, опережая своего спутника, и сразу тошнотворный страх сдавил его за горло, перехватил дыхание: вспомнился переполох в вагоне после полученной шифровки, вспомнилось предположение Безбородько, что тревога поднята кем-то из близких Наташе людей. Да, это так, и вполне возможно, что именно этим долговязым недоучкой. «Значит, рассчитаем: сегодня же вечером он может доложить о своих подозрениях, тем более что Наташа — тю-тю! — уплыла от него за море, и если в Чека не будут хлопать ушами, то уже ночью здесь можно ждать нежелательных гостей, и тогда — «финита ля комедиа»… Ну что ж: вот секретные приказы № 021 и № 022, Фрунзе готовится ввести в разрыв между белыми корпусами ударную группу. Неизвестно, знает ли об этом Ханжин. Следовательно, не мешкая, надо предупредить его. Сегодня, или будет поздно — и для меня, и для всех нас…»
— Гришка! Гришка! Стой, черт! Лошадей загоним, стой!
Но Далматов гнал и гнал.
— Ты что, спятил? Стой! — И Фролов выпалил в воздух.
— Сам ты спятил! Ты что палишь? Казаков призываешь? — Григорий осадил коня и гневно обернулся к другу.
Тот подскакал, сдерживая взмыленную лошадь:
— Говори толком, не то плюну на тебя, поеду один. Ошалел у нас молодой красный орел с самого Питера!
— Тьфу! Времени у нас ни крошки! Знаешь, кто такой этот комбриг семьдесят четвертой?
— А кто?
— Тот самый генерал-предатель, что Наташу с матерью к белым отправил!
— Комбриг семьдесят четвертой?!
— Понял? И меня узнал, угощаться оставлял. Понял теперь, кому мы секретные приказы привезли?
— Фиу! Вот это да…
— И до штаба дивизии далеко, пока еще доедем, а ты кричишь «стой, стой»!
— Слышь, Гришка, а ну-ка давай поворачиваем в Языково, — решительно скомандовал Володя.
— При чем тут Языково? — нетерпеливо спросил Григорий.
— А при том, что Еремеич повез пакет в штаб семьдесят пятой бригады, я слышал: в Языково. Это от штаба дивизии тридцать пять верст. Значит, отсюда осталось верст с десяток.
Григорий, приходя в себя, долгим взглядом посмотрел на друга:
— Ну, Володька, тебе и впрямь только в разведке служить!
— А что ты думаешь! Недаром сказано: орел-жеребец-заяц-лисица!
— Ага! Еще и сорока. Значит, напрямик в штаб семьдесят пятой и прямо к комиссару. Вперед!
Они помчались, но кони были утомлены, все чаще приходилось переводить их на замедленную рысь или пускать шагом. Уже совсем стемнело, когда в комнате комиссара 75-й Григорий увидел самого Фурманова!.. Через полчаса из села на крупной рыси выскочил отряд во главе с начальником особого отдела 75-й, который получил специальное задание.