Бахмутский шлях
Шрифт:
— Смирно! — снова напомнил ему майор и открыл котелок. Отвернул углы мягкой тряпки и вдруг отпрянул, как от яркого света.
Яшка приподнялся на цыпочки, заглянул и увидел полный котелок часов.
— Хорош коллекционер! — проговорил майор. — Вор ты, бандит и мародер! Мерзавец! Увести его и строго охранять: этот на все способен.
Нагнув голову, Воробьев медленно пошел к выходу. За ним — солдаты с карабинами.
— Ничего у тебя не выгорит, майор, — бросил злобно верзила. — Видал я таких начальников!
Майор
— А ты? — обратился он к Клоуну. — Дружок его? Вместе работаете?
— Что вы, товарищ майор?! Я ничего не знал…
— Ладно. Разберемся. А сейчас шагом марш на работу. — И к Яшке: — Ты зачем здесь? Тоже торгуешь?
Не смог ответить Яшка майору, зачем он здесь, слова застряли в горле. Отпустил бы его майор — ведь случайно он тут оказался….
За Яшку ответил медлительный Бляхин:
— Брат он Воробьеву дак.
— Брат?! — удивился майор. — Вот как дело поставлено!
— Не брат он мне, — почти закричал Яшка, — не брат!.. — Губа задергалась: вот-вот заплачет Яшка, смотрит жалостливо на Бляхина, зачем тот неправду говорит… А Бляхин только руками разводит.
— Шагом марш за мной, — майор головой указал Яшке на дверь.
Яшка совсем онемел, ноги как вата стали. На улице вспомнил — вещмешок забыл. Хотел сказать майору да вернуться за ним, но раздумал: «Зачем он теперь мне?..»
Впереди солдаты вели арестованного. Красная шевелюра Воробьева плескалась на ветру и была далеко видна.
— Прихватите и этого, — сказал им майор.
Один из солдат карабином указал Яшке, чтобы он встал рядом с рыжим. Яшка молча повиновался. Обидно ему и стыдно идти по улице под конвоем, хоть и знакомых никого нет, а все равно не знает Яшка, куда глаза девать.
НА ГАУПТВАХТЕ
Привели к большому дому. Часовой у крыльца скучает, на них даже и внимания не обратил. Офицер вышел с красной повязкой на рукаве. Увидел Воробьева, проговорил:
— А-а… Опять ты? — И приказал солдатам: — Арестованных на гауптвахту.
И Яшка арестованный?.. Да за что же?
Но рассуждать некогда, их уже впустили в полутемный чулан, железный засов глухо звякнул за дверью.
Как вошел, как остановился Яшка у порога, так и ни с места. У стен вздыбленным ворохом солома лежит, у самого потолка узкое зарешеченное окошко. Воробьев заслонил его своей головой, смотрит на волю. Долго смотрел, вытащил руку, которая на привязи была, схватился за прутья, качнул их раз-другой, повернулся к Яшке.
— Ну что, кореш, и ты влип? Не горюй, выпустят. Мне труднее придется. Разве им докажешь, что я не мародер, что этот котелок я у фрица отнял? Не докажешь. Могут припаять. Ладно. Дорожка известная: штрафбат, а там как поется — дальше фронта не сошлют. — Он снял через голову повязку, скомкал ее, сунул в карман.
— Яшка…
— Вот так-то, Яков. Да не дрейфь ты! Первый раз, что ли?
Конечно, первый. Почему он спрашивает? Яшке не хотелось разговаривать с ним, не ответил и прошел в дальний угол, присел на солому. Воробьев, заложив руки под голову, смотрел в потолок и тихо напевал:
Вспомню я пехоту И штрафную роту…«Мародер, — думает Яшка. Не знает он, что значит это слово, но слышится ему в нем что-то страшное. Страшнее, чем бандит. — Мародер, вон он, живой лежит…»
А потом загрустил Яшка, затосковал, вспомнилась мать. Знала б она, где ее сын, наверное, с ума сошла б. Жаль стало Яшке самого себя, обидно. Неудачник он, не везет ему… Обрадовался, думал — вот, наконец, нашел брата. А вместо брата — мародер и кутузка… Не надо было, наверное, ехать, пустая это затея. Если выпустят, придется домой возвращаться, пока цел…
— Слушай, корешок, — поднялся вдруг рыжий. — У меня к тебе просьба есть. Нужно одну вещь спрятать, очень ценная она для меня, понимаешь, память о фронтовом друге. Погиб он, понимаешь, и мне очень дорога память, — рыжий сунул руку под резинку шаровар и достал в черной хромовой кобуре пистолетик. — Вот он, — рыжий положил его на ладонь. — Станут обыскивать, отберут, и тогда поминай, как звали. Скажут: не положено — и все. Хана. Тебя же обыскивать не будут, а выйдешь на волю, за домом, где наш взвод располагается, стоит деревянная уборная. Зайдешь туда и сунешь его в щель между задней стенкой и крышкой. Сунешь — и все, там есть желобок, он туда упадет, и будет порядок. Понял?
Понял Яшка все, только связываться ему с рыжим не хочется, втянет он его в какое-нибудь дело, не распутаешься потом. Но не успел возразить, звякнул засов. Рыжий бросил пистолет Яшке.
— Прячь, — а сам снова лег и запел.
Яшка машинально сунул пистолет в карман.
Дверь открылась, и в образовавшуюся щель протянулась рука с круглым котелком.
— Держите.
Воробьев взял котелок, кусок хлеба.
— А ложки? — потребовал он грубо и добавил: — Нас двое.
Подали две ложки, и дверь захлопнулась.
— Ну вот, теперь порядок! Ты понимаешь, Яков, какая сложная штука эта жизнь, — начал философствовать Воробьев. — Думаю, думаю и не пойму, почему так происходит. Вот пока я на воле — я никому не нужен, никто обо мне не позаботится. Голоден ли я, болей ли я. Как попаду за переплет, так тут о тебе и начинается настоящая забота: и в баню регулярно водят, и врач обследует, а обхождение вежливое и деликатное. Человеком чувствую себя. Требовать могу! А почему? Э-э… Не знаешь? И я не знаю. Ладно, иди рубать компот.