Бал шутов. Роман
Шрифт:
Особенно под дождем — он любил лужи, с детства. Как и тогда, он не пропускал ни одной.
— Опять ты промочил ноги, мой мальчик, — говорила ему всегда мама, — а ну, быстро снимай ботинки, я поставлю чайник.
Теперь он мог мочить ноги, сколько угодно, и никто на свете не опечалился бы из-за этого.
И никто бы не сказал «Мой мальчик…»
В тот день был ливень. Он вернулся промокший до нитки.
У дверей его стояла
С нее текло, как с русалки.
И какой-то далекий, знакомый запах поразил его.
Пахло морем.
— Вы промочили ноги, — сказала она, — а ну, открывайте, я согрею вам чаю…
Гуревич остолбенел. Это была Афродита, та самая, с той волны. С того самого моря.
Он понял, почему этот запах.
— Афродита, — произнес он и дотронулся до ее челки.
— Меня зовут Аннук, — сказала она, — открывайте, вы простудитесь.
Он повиновался. Она влетела, прошла на кухню и быстро поставила чайник.
— Вы с волны? — спросил он.
— С какой? — не поняла она.
— Морской. Вы не помните, мы с вами катались, там, на море, на станции Репино, бывшей Куоккала…
Она рассмеялась.
— У вас уже жар, а ну, сбрасывайте ботинки!
Он сидел недвижим. С ее русой челки падали капли дождя.
Она сняла с него мокрые туфли, дала чай.
— Пейте, сумасшедший!
— Я вышел из моря, — сказал он.
— Я вижу, — улыбнулась она.
— И вы. Как вы нашли меня?
— По объявлению, — ответила она. — Я пришла изучать русский. Вы преподаете русский?
И тут Гуревич понял тайный смысл «я читаю, ты читаешь, он читает…»
— Je vous aime, — сказал он по — французски.
Раскрыв большие глаза, она смотрела на него.
— Вы понимаете?
— Конечно, это же по — французски. А я явилась за русским.
— Тогда… тогда — я вас люблю, — повторил он по — русски.
— Что? Я вас не понимаю.
— Это неважно. Повторите: «Я вас люблю».
— Я вас люблю, — повторила она…
В то утро майор Борщ был выбрит особенно тщательно.
Когда он вошел в камеру Бориса, он сиял, и от него несло смесью «Живанши» и тройного одеколона.
Он был любитель странных сочетаний.
— Выше голову, Борис Николаевич, — как всегда с оптимизмом произнес он, — цель близка!
— Вы мне это уже говорите сколько времени? — спросил Борис.
— Не будем считать. Но сегодня весь мир поднят на дыбы. Вся планета. Колонны демонстрантов запрудили
— Осторожно с пожаром, — предупредил Борис.
— Уберите иронию, — Борщ шмякнул его по плечу, — гоните скепсис. Скоро вы увидите Сену. Сорбонну. Пантеон. Вы будете пить кофе со сливками французского общества. Произнесете речь на Трокадеро. Возможно, чмокните Катрин Денев. Поднимайтесь, пошли!
— Куда, — спросил Борис, — к Денев?
— Нет, сначала в суд.
— Суд? — Сокол присел.
— Да, будем вас судить. Осудим — и в добрый, так сказать, путь. А до суда отдать вас не можем, вы же сами понимаете.
— Не совсем, — признался Борис, — если вы мне припаяете пять — семь лет, куда ж вы меня отпустите?
Борщ ржал, как молодая лошадь.
— Семь! — его прямо трясло. — Больше, мой дорогой. Будем вас судить по всей строгости наших законов. Двенадцать, как минимум!
Он потрепал онемевшего Бориса по плечу.
— Ну, пошли, неудобно заставлять суд ждать…
Здание суда окружали милиционеры, западные журналисты и фоторепортеры. Несмотря на обилие входов и выходов в этом мрачном четырехэтажном доме, процесс шел при закрытых дверях.
— Господа, — горланили в мегафоны милиционеры, — просьба разойтись. Процесс будет вестить при закрытых дверях.
Толпа шумела.
Несмотря на общее недовольство, двери открылись только перед крупнейшим диссидентом.
Он вышел из машины в наручниках.
Сзади шел Борщ.
— Поднимите руки в приветствии, — шепотом произнес он, — и сделайте из пальцев знак победы, как Валенса.
Сокол взметнул над головой «знак победы».
Защелкали камеры, раздались крики приветствия.
— Прекратить безобразие! — сурово сказал Борщ и приказал наглухо закрыть двери…
Они прошли какими-то тускло освещенными коридорами, а потом оказались в огромном пустом строгом помещении…
Втроем сидели они в огромном зале судебных заседаний — Борщ, Борис без наручников и судья.
— Немного коньячку? — поинтересовался судья.
— Нет, нет, — отрезал Борщ, — вначале давай приговор!
— Приговор, так приговор, — согласился судья и начал рыться в карманах. Затем достал бумажку и надел очки.
— Прошу встать для зачтения приговора! — сухо произнес он.
— Ладно, — сказал Борщ, — сидя будем!
Судья поежился и начал читать.