"Баламуты"
Шрифт:
Филиалов вздрогнул и произнес:
– Готовь валерьянку, опять будет истерика!
Наташу Веронскую очень хвалили после премьеры "Верности", но потом, когда спектакль сыграли несколько раз, и он утвердился в репертуаре, стала переигрывать, и на нее как-то неловко было смотреть.
"Черт с ним, с конем! Назад просить не буду!", - изучив Филиппова, подумал Яшунский.
– Все равно продую". И весело сказал, сгребая фигуры в сторону:
– Сдаюсь!
– Зря, - сказал Филиппов, зевая.
–
– спросил Яшунский.
– Спрашиваешь!
– оживился Филиппов.
Опустился занавес, а Веронская все рыдала, и ее в самом деле отпаивали валериановкой. Она никак не могла успокоиться, ей дали воды, и, когда она пила, зубы стучали о стакан, а вода струйками текла по подбородку.
Рабочие сцены ставили декорацию к последнему акту. Машинист Давыдович вполголоса кричал на рабочих, которые сидели на сарае и тянули вверх задник. Задник зацепился за что-то одним концом и не хотел идти дальше.
Маленький, широкий в плечах Давыдович, работал в театре уже лет пятнадцать, был с актерами "на ты", а декорацию к любому спектаклю мог поставить с закрытыми глазами.
У рабочих сцены были, конечно, и свои любимые спектакли. "Король Лир", например. Совершенно простая декорация. Сплошной отдых. Хорошо ставить декорацию к Сартру. Поставил все сразу на круг, а потом знай крути. Хуже с русской классикой. Взять хотя бы "Дворянское гнездо". Семь потов сойдет, пока спектакль кончится. Одной мебели сколько...
Алмазов (Панюшкин) попросил Давыдовича взять человек пять ребят и помочь погрузить вещи в контейнер. Согласились с удовольствием. Кто Пашке откажет!
Алмазова приглашал столичный театр. Никто не знал, как устроил это Алмазов, но факт оставался фактом, он уезжал и давал отходную. Распадался великолепный дуэт: Алмазов - Карасев.
Карасев ходил обиженный и идти на проводы Алмазова отказался, сославшись на какие-то чрезвычайные обстоятельства, чему никто не поверил.
Не шел главный режиссер театра Войлович. Намекнули директору, тот уклонился, тоже сославшись на что-то. То да се, понимаете ли!
Многие из стариков восприняли уход Алмазова в столицу очень болезненно, но делали вид, что ничего особенного не произошло, а на проводы идти под благовидным предлогом отговорились.
– От зависти перелопались, - дала явлению характеристику успешная Аллочка Волошина. Она тоже шла на проводы. Уход Алмазова ее вдохновил. Она сияла так, будто сама ехала в Москву, а не Алмазов. Столичный театр был тайной мечтой Волошиной, и об этом все знали.
Шла Демидова, про которую Войлович сказал однажды:
– В ней, несомненно, что-то есть, но это "что-то" прячется так глубоко, что надежды на то, что "оно" выйдет наружу, почти не остается.
– Какая-то она нескладная вся!
– определил Войлович.
А помреж Голуб смотрел на нее с кислой
– Мужики, хоть бы кто выпрямил ее, что-ли?
"Мужики" смеялись и отшучивались: "Пусть господь ее выпрямляет". Роли ей давали незначительные, и лучшей была роль атаманши в сказке для детей "Лапти-самоплясы".
Сама Демидова считала себя соперницей Волошиной, таила злобу на нее и на Голуба и тайно сохла по Яшунскому.
Часов в десять утра рабочие с Давыдовичем были у Алмазова. Контейнер еще не подошел, и решили пока стаскивать вещи вниз. Этаж был подходящий, третий. Громоздкого почти ничего не было, кроме пианино. С него решили и начать.
Пока суд да дело, Алмазов предложил по рюмочке. Его жена, Наташа, толстушка с матовым лицом и жирной косой, уложенной на затылке башенкой, посмотрела на него уничтожающе. Ребята было оживились, но Давыдович за всех отказался:
– Не суетись, Паша! Давай дело сделаем!
Жена Алмазова глазами поблагодарила его и, было видно, что она довольна.
Алмазов быстренько замял это дело, обратившись к жене, и, как бы, давая понять всем, что готовится нечто грандиозное:
– Ты, Маша, ставь картошку, селедочку пока приготовь.
– Делай свое дело!
– отрезала Маша.
Пианино тащили вчетвером на веревках. Предвкушая хорошую выпивку, были возбуждены, тратили сил больше, чем требовалось, мешали друг другу, но инструмент стащили быстро. Потом без особого труда снесли вниз холодильник и чуть больше провозились с "Хельгой", (хозяйка умоляла не поцарапать и не разбить стекло), и стали таскать уже вразброд мелочь, узлы с кухонной утварью, книги в связках, стулья, кресла.
После перекура стали грузить вещи в прибывший контейнер. Сначала пианино и громоздкие вещи, потом узлы, книги сверху. Контейнер был вместительный, да и Давыдович знал свое дело туго. Так что, все влезло, все было закреплено и готово к отправке.
Пока Алмазов отправлял машину, его жена дала ребятам умыться и провела в пустой зал, куда поставила старый кухонный стол, который с собой не брали и оставляли здесь. Оставили еще две старые табуретки и стул. На табуретки положили доску. Сели четверо. Двое разместились пока на подоконнике, но сказали, что за столом постоят. Стул оставили Алмазову.
Закуска была хорошая: жареное мясо, соленые огурцы, яичница, целая картошка. Водки выставили много: Алмазов постарался. Пили и ели весело. Алмазова одергивала жена, напоминая, что ему вечером идти в ресторан.
– Не беспокойся, я знаю, - повторял Алмазов, но хотя пил и меньше всех, раскраснелся и к концу застолья был не то чтобы пьян, но навеселе заметно.
Когда стали расходиться, Давыдович полез к Алмазову целоваться, по щекам его текли пьяные слезы, и смазывалось ощущение искренности.