Балаустион
Шрифт:
Элименарх ответил телохранителю короткой, но чрезвычайно насыщенной фразой.
Леонтиск сидел у постели Аркесила, с сочувствием вглядываясь в серое лицо друга. Страдание уже наложило на лицо олимпионика свой отпечаток: черты обострились, под глазами обрисовались темные круги. Аркесил пришел в себя примерно через час после того, как его нога была отделена от тела. Он все время молчал, не реагируя на вымученные шутки и слова ободрения Леонтиска, и с таким отчаянием смотрел на культю, что у афинянина перехватывало горло.
«Великие боги, как несправедлива судьба! – с жалостью подумал Леонтиск, снова усаживаясь у постели друга. Взгляд афинянина против воли все время возвращался к тому месту, где опавшее одеяло обозначало отсутствие половины ноги. – Почему Аркесил? Проклятье, он ведь даже не успел познать женщину! А теперь… Кого другого от женщин отвратила бы разве что потеря той конечности, что между ног, но Аркесил… Стоило лишь на миг заглянуть в его глаза, чтобы понять, что теперь, когда он превратился в калеку, его комплексы в отношении женщин из волков превратились в драконов и сожрут его заживо. Дерьмовое дерьмо, как сказал бы Феникс. Но нет, не бывать этому! Аркесил, дружок, я не позволю тебе загнуться от презрения и жалости к самому себе. Клянусь Эротом, из кожи вон вылезу, но найду девицу, которая затащит тебя на себя, невзирая на все твои отнекивания. Ты у меня еще станешь настоящим кобелем, друг олимпионик!»
Слегка воодушевленный этим задорным, хоть и, скорее всего, несбыточным замыслом, Леонтиск наконец-то нашел в себе силы улыбнуться. В коридоре раздался звук тяжелых шагов, затем дверь распахнулась, и на пороге появился Лих.
– Ты здесь? – произнес он.
– Тихо ты, разбудишь, – Леонтиск кивнул на покалеченного друга.
– Выйдем, хочу поговорить, – нервозность в голосе товарища Леонтиску не понравилась. Он нехотя поднялся и вышел в коридор.
– Дай мне ключ от кладовой, – протянул руку Лих. – Нужно допросить этого подлого раба…
– А где Пирр? – невпопад спросил Леонтиск. Ему жутко не хотелось отдавать Офита в руки Коршуна.
– Пошел с остальными… вознести благодарность богам, за брата и за себя. Давай… э… ключ.
– Командир велел мне следить, чтобы с Офитом ничего не случилось, – неуверенно произнес афинянин.
Лицо Лиха смяла мгновенная вспышка бешенства.
– А мне он сказал, чтобы я допросил его и вытряс правду о том, кто его послал! – заорал он в лицо Леонтиску, брызгая слюной. – Понял? Какого демона ты тут выделываешься? Ты что о себе вообразил? Страж, мать твою… Я кто тебе, а? Прохожий с улицы? Или друг царя Эвдамида? А? А?
С каждым словом Коршун надвигался на Леонтиска, глядя на него сверху вниз, – он был на полголовы выше. В темных глазах Лиха плескались черные кляксы безумия, рука нервно дергалась возле пояса
«Боги, – подумал Леонтиск. – Если он сейчас вытащит меч, мне придется обнажить свой. Ясно, что Эврипонтид ему ничего не приказывал, но… что делать, биться с ним, что ли? Он же совершенно невменяемый. Придется убить его, чтобы остановить. Если он сам меня не прикончит. Проклятье, какая глупость! Что за день сегодня?»
– Держи. Перед командиром сам будешь отвечать, – холодно сказал он, снимая с пояса ключ. И не удержавшись, добавил:
– Великие силы, что с тобой творится, Лих?
– Не твоего ума дело, – огрызнулся Коршун, схватил ключ и почти бегом бросился к кладовой.
Леонтиск, проклиная все, пошел за ним. Ругаясь вполголоса, Лих снял замок, распахнул дверь и ввалился внутрь.
– Выходи, собачий сын! – его голос сорвался на свистящий шепот. – Смерть твоя пришла!
– Господин, пощади, господин! – запричитал Офит.
Коршун за шиворот вытащил его во двор, широко шагая, проволок в сад и, повалив на траву, принялся бить ногами. Леонтиск следом не пошел, остался на крыльце. Невольники, Арам и Орбил, стучавшие топорами у боковой пристройки – снова рубившие кипарис для погребального обряда – прекратили работать, изумленно и мрачно наблюдая за происходящим. Леонтиск вспомнил, что Офит был их товарищем на протяжении многих лет.
– Говори, сволочь! Говори! Говори! – орал Лих. – Кто послал тебя? Кто дал тебе змею?
– Господин Лих! – рыдал раб. – Я все сказал… я не знаю…
– Кто? Кто? – Лих его не слышал, с искаженным лицом изо всей силы пиная лежащего на земле человека куда попало. Леонтиску стало ясно, что Коршуна совершенно не интересует, что расскажет ему истязаемый.
– Человек… с закрытым лицом, он был в доме… Я все рассказал… клянусь! А-а-а! господин Лих! Не надо…
– Не надо? – тяжело дыша, Лих выпучил глаза, словно от изумления. – Ах ты, мразь! Не надо, значит…
Приняв решение, он резко выхватил меч.
– Ли-их! – закричал Леонтиск, бросаясь вперед. – Ты что, перестань!
– Стой, где стоишь! – молниеносно повернулся к нему Коршун. – Стой, или, клянусь богами, я за себя не ручаюсь!
– Ты что, с ума сошел? – зло воскликнул Леонтиск, но остановился. – Эврипонтид сказал, что раб нужен ему живым, для допроса…
– Ни хрена он не расскажет, этот ублюдок, – рявкнул Лих. – Знал бы что, так давно бы уже рассказал…
И повернувшись к побледневшему невольнику, прошипел:
– Снимай одежду. Быстро, падаль!
– Господи-ин! – простонал Офит, дрожащими руками стягивая хитон.
С суровым выражением лица Лих на полклинка вонзил меч в землю, затем вытащил и воткнул ручкой вниз, так, что из земли торчал только полуторафутовый железный зуб.
– Ты предал своего господина, негодяй, – тихо и страшно произнес Коршун, глядя сверху вниз на голого, трясущегося от страха и холода человека. – Ты подложил ему в постель ядовитую гадину, так отплатив за доброе отношение.
– Господи-и-ин Ли-их! – провыл Офит.