Балаустион
Шрифт:
Итак, на всякий случай следует приготовиться к худшему. Конечно, никто не забудет, ради чего Галиарт пошел на грубейшее нарушение воинского устава, да что там, на преступление. Но, зная Павсания, можно подозревать, что тот проявит истинную лакедемонскую справедливость: похвалит Галиарта за спасение сына, а затем осудит за неповиновение старшему по званию. На смерть. Или на изгнание – запретит, например, приближаться к Спарте ближе, чем на тысячу стадиев. И придется переселяться подальше от родных холмов. Сюда, например, на остров быков. Галиарт нервно усмехнулся. Конечно, лестно было представлять себя
Дверь покоев царя распахнулась, выпуская коротышку-доктора. Как бишь его… Евельфонт? Еврифонт? Точно, Еврифонт. Из спальни донеслись хриплый смех царевича и тихий голос Павсания. Придав своему круглому лицу озабоченное выражение, эскулап захлопнул дверь и, кивнув «спутникам», вышел в коридор. Номарг у двери проводил лекаря долгим подозрительным взглядом. Галиарт тихо вздохнул.
После того, как было объявлено, что в их рядах завелся предатель, номарги стали злыми и настороженными. Их нервозность передавалась прочим спартиатам, прибывшим на Крит, и была единственной причиной, отравлявшей радость предстоящего триумфального возвращения царя Павсания на родину. Никто так и не рассказал толком, откуда взялось это подозрение. Царевич от расспросов отмахивался, Эпименид молчал, как рыба, а допытываться об этом деле у номаргов дураков не находилось. Так день шел за днем, и внешне все было спокойно, но Галиарт чуял своим длинным носом, что в воздухе сгущается нечто дурное. Быть может, это атмосфера искони враждебного Крита угнетала незваных чужеземцев? Сын наварха поймал себя на мысли, что несмотря на тревоги и проблемы, ожидающие его в Спарте, он желает как можно быстрее вернуться к родным лаконским берегам.
Дверь приемной снова распахнулась. Это опять был доктор Еврифонт с небольшим сосудом в руках. За спиной лекаря маячил Ион.
– Командир велел, чтобы ты был готов сопровождать его, – сказал историку Тисамен. – Пойдем смотреть здоровенную катапульту царевича Диона.
– Я готов, – Ион показал зажатые в руке листы папируса и угольный карандаш.
Гиппагрет Иамид свирепо поглядел на них, и юноши поспешно закрыли рты. Доктор, побренчав склянками у себя на столе, потянул на себя ручку двери спальни Павсания.
– Царевич еще не ушел, – нахмурил брови бдительный Иамид.
– Ну и что же? – смело отвечал лекарь. – Государю уже пора принимать лекарство.
И вошел в спальню. Иамид, дернув плечом, не стал ему препятствовать. Внезапно раздался громкий возглас и звон упавшей на пол посуды, а через мгновенье из спальни выскочил доктор, дико вращая глазами и вопя:
– Там… там!
– Что-о-о? – страшно заорал Иамид и, отшвырнув с дороги лекаря, кинулся в комнату царя. За ним, шипя выхватываемыми из ножен мечами и топоча, как слоны, бросились остальные номарги. Только потом в спальню смогли протиснуться «спутники» царевича Пирра.
Картина, открывшаяся их взорам, была поистине жуткой. Царь Павсаний лежал поперек кровати, скомкав простыни скрюченными пальцами рук. Его глаза, подернувшиеся пленкой, безжизненно глядели в потолок, рот был искривлен в беззвучном крике. Хитон спереди был мокрым от крови, натекшей от торчавшей
Ворвавшись в спальню, номарги и «спутники», шевеля обнаженными клинками, лихорадочно оглядывались вокруг, ища злодеев. Иамид бросился в угол и вышиб ногой дверь уборной. Но, кроме Эврипонтидов, в помещении никого не было.
– Врача сюда! – закричал Галиарт, с ужасом глядя на окровавленного царя. – Быть может, еще не поздно…
Гиппагрет, подскочив к царю, приложил руку к его шее.
– Государь мертв, – сиплым голосом произнес он.
– Боги всеблагие! – выдохнул Ион, уставившись на торчавший из груди царя кинжал. Галиарт покрылся гусиной кожей: это был кинжал царевича! Тот самый, с рукоятью в виде оскалившегося вепря, подаренный Павсанием сыну в день, когда их осудили на изгнание.
Иамид тоже заметил это: кинжал был приметным, царевич очень им дорожил и всегда носил при себе.
– Ты-ы-ы! – зарычал номарг, бросившись к Пирру. Подняв за грудки, великан затряс царевича, как соломенную куклу. – Мерзавец! Сме-ерть!
Отшвырнув молодого Эврипонтида, гиппагрет схватился за меч. Его глаза дико вращались. Переглянувшись, Галиарт и Ион одновременно повисли у него на руках. Тисамен встал перед откинувшимся на стену Пирром, заслонив его от других номаргов, продолжавших втекать в спальню.
– Прочь! – Иамид тряхнул плечами и Галиарт с Ионом отлетели от него, как котята. Но на ногах удержались и встали по обе стороны Тисамена, стиснув зубы и обнажив мечи. Номарги, повинуясь бешеному взгляду Иамида, двинулись на них.
– Что ты творишь, гиппагрет? – заорал Галиарт, почувствовав, как по спине липким ручейком потек страх. – Ты что, спятил? Неужели ты думаешь, что это царевич убил отца?
– А кто еще? – проскрежетал лохаг номаргов. – Здесь больше никого нет!
– Проклятье, убийца мог сбежать через тайный ход! – не сдавался Галиарт. – Их тут может быть десяток.
– Это – его кинжал, – кривой палец номарга ткнул в сторону мертвого тела. – Ты хочешь сказать, что некий убийца отнял у него оружие, заколол царя и убежал, так что ли?
– Не знаю, – растерялся Галиарт. – Но в этом нужно разобраться…
– Командир, скажи ты им… – обернулся Тисамен к царевичу.
Но Пирр только хрипел, мотал головой и царапал пальцами пол, пытаясь подняться.
– Прикидывается, пес! – рявкнул Иамид. – Корчит из себя сумасшедшего. Думает, это сойдет ему с рук… Ну нет! С дороги, сопляки! Убью!
Гиппагрет снова шагнул вперед, потрясая загнутой лакедемонской махайрой. Остальные номарги, шесть или семь человек, хмурясь, последовали за командиром. «Спутники» побледнели, сомкнулись плечо к плечу, выставили клинки.
– Пока мы живы, ты его не коснешься! – прошипел Галиарт, сжав зубы, чтобы не клацать ими от страха. Умирать отчаянно не хотелось.
Иамид продолжал медленно наступать. В его глазах была смерть.
– Стой, гиппагрет! – раздался голос от двери.
В комнату, уже и без того забитую людьми, протиснулся Эпименид.