Балаустион
Шрифт:
– Восхитительно!
– Дальше – совсем просто. Пойдешь против течения по левой стороне канала. Пропустишь два стока-поворота, в третий свернешь, а дальше прямо и прямо. Там тебя встретят люди господина Терамена, выведут наверх и спрячут. Ну, как тебе план?
– План замечательный, за исключением одного эпизода.
– Какого? – брови девушки взлетели округлыми дугами.
– Того, где я должен вырубить, как ты выразилась, охранников. А вдруг у меня так сразу это не получится? Тогда что?
– А у тебя есть другой план?
– Нет.
– Тогда советую принять этот. Со всеми нюансами. Если не получится раскидать охранников, что ж, вернешься в камеру и скажешь, что пошутил. Но тогда я в тебе очень сильно разочаруюсь. Что это за олимпионик такой, который не смог одолеть двух лентяев и выпивох?
– Я не олимпионик, однако постараюсь оправдать твое доверие. Еще одна небольшая деталь…
– Да?
– Я понимаю, веревку и клин будет прятать Полита?
– Думаю да. Отлучится на мгновенье у своей обезьяны и все сделает. В следующий приход.
– Пусть положит еще факел и кресало. Наверняка в этой клоаке темно, как у ливийца сама знаешь, где.
– Хорошо. Я сама как-то об этом не подумала.
– Слушай, а как насчет соглядатаев – там, у Терамена? Они ведь должны уже доложить твоему отцу, что ты туда ходила.
Эльпиника состроила гримаску.
– Пока еще он меня не вызывал. Но если господин Терамен прав, папа узнает об этом визите обязательно. Я потому и пришла с утра – боялась, что он может запретить мне приходить сюда, и я не успею рассказать тебе о нашем замечательном плане.
Леонтиск окинул ее долгим взглядом.
– Эльпиника, девочка моя, а ты не боишься?
– А чего бояться? С отцом я как-нибудь разберусь, в конце концов, я всегда была его любимицей, и он никогда меня не наказывает, даже если я сильно провинюсь. Например, когда я из любопытства лишилась невинности с учеником нашего лекаря, он даже на меня не кричал. Мальчишку выгнал, конечно, вместе с доктором…
– Боги, не хочу знать подробностей этого дела! – ревниво воскликнул сын стратега, и вдруг вспомнил. – Проклятие, как же тогда, в Олимпии? Ведь ты же говорила, что ты… И еще кричала так!
– А! Это… – она покраснела. – Я думала, любая приличная девушка должна так делать… Прости. По-настоящему ты правда был у меня первый. А с тем лекаренком, это не в счет… Я тогда и не почувствовала ничего…
– Так уж и ничего? – ворчливо осведомился он.
– Ну… почти ничего. Ты простишь меня?
– Да чего уж там, – он отвел глаза, вспомнил собственные шалости – давние и недавние, вздохнул. Посмотрел на нее. – Конечно, моя нимфа. Как можно не простить ту, что дарит тебе свободу?
– Ты мой герой! – вполголоса произнесла она. – Я верю в тебя. Ты выберешься отсюда, поедешь и спасешь своего Пирра. А потом будешь мой.
Они помолчали. Где-то с отчетливым звоном падали капли. Он вздохнул еще раз.
– Я справлюсь, не сомневайся. Просто не имею права не справиться. И… спасибо тебе! – горло сжал непривычный
– Рассчитываю на скорую награду. Из Афин не уедешь, пока не рассчитаешься! Господин Терамен проводит меня к тебе, – она сдержанно вздохнула, скрывая волнение.
– Договорились.
Их сияющие глаза встретились. Мгновением позже это же сделали и руки. Все остальное время они молчали, растворившись в своих чувствах – непонятных, тревожных, сладких.
После ухода Эльпиники Леонтиск, как и было договорено, обратился к Алкимаху с требованием организовать ему помывку.
– Ты что, волосатик? – удивился тощий стражник. – Сидишь чуть больше недели, и уже чесаться начал? Да ты посмотри на Миарма. Месяцами не моется, и хоть бы хны!
– Меня бабы еще больше любят! – гордо подтвердил «людоед». – За запах. За настоящий, клянусь собакой, солдатский дух!
Леонтиск не стал распространяться о том, что он думает по поводу этого чрезвычайно бьющего по ноздрям «настоящего солдатского духа».
– Вы себя со мной не ровняйте, отребье! – презрительно бросил он. – Передайте мое требование начальству! Я рано или поздно отсюда выйду, и не собираюсь потом воевать с хреногрызами, которые на меня от вас переползут.
– Ишь ты, какой нежный! – проворчал Алкимах. – Ладно, передам кому надо. Была б моя воля, я бы тебя, волосатик, в клоаке помыл. Вот была бы потеха! Надо подкинуть эту идею командиру.
– Ха-га-га-га-га! – хрипло расхохотался этой шутке «людоед»-Миарм. – А что, Алкимах, шепни хилиарху, что мы не прочь спартанчика выкупать, только на наших условиях. А-ха-ха-ха-ха!
– Ладно, пойду схожу, – оскалил крысиные зубки Алкимах. – Стереги его пока, Миарм, не дрыхни. Ори, ежели что, парни снаружи услышат.
– Авоэ, поучи отца тыркаться! – возмутился «людоед». – Да и что он, зубами, что ли, решетку перекусит? Иди уже, а я этого беложопого, поверь, как-нибудь устерегу.
Поворчав, Алкимах отпер длинными ключами, висевшими на поясе, дверь во внешний коридор и, шаркая подошвами по полу, скрылся в его глубине. Около часа его не было. Леонтиск и оставшийся охранять его страж провели это время в ленивых взаимных оскорблениях.
Вернулся Алкимах не один. Его сопровождал осунувшийся, болезненно выглядевший хилиарх Клеомед. Одежда его имела такой вид, будто он в ней спал, а покрасневшие глаза выдавали проведенную без сна ночь.
– Ну, как дела, кузина Леонтина? – осведомился он, вставая – руки в боки – против решетки. – Начинаешь обживаться? Уже помыться захотелось? Что тебе еще? Вина? Девочек?
Леонтиск решил вести себя максимально вежливо, чтобы не давать врагу повода отказать в его требовании.
– Ты чересчур услужлив, Клеомед, – с принужденной улыбкой ответил сын стратега. – С меня довольно будет двух кадок воды и куска мыла. Впрочем, если так горишь желанием оказать услугу, можешь потереть спинку.