Балаустион
Шрифт:
Леонтиск закричал, дернулся и проснулся. Над ним склонилось освещенное глубокими сочувствующими глазами лицо женщины средних лет.
– Тихо, тихо! – мягко сказала она, продолжая чуткими жесткими пальцами исследовать его покрытые синяками бока. – Успокойся, ты в безопасности. И не дергайся, мне нужно разобраться, что творится с твоими ребрами.
Несколько мгновений Леонтиск, все еще находясь во власти кошмара, непонимающе смотрел на нее. Затем ощущение реальности вытеснило из сознания навеянный сном ужас, а сердце, бешено колотившееся в груди, начало успокаиваться.
– Ребро
– Какое же? – голос женщины был глубоким и полным сострадания.
– Вот это, – юный воин осторожно, не дотрагиваясь, потянулся к сизо-бордовой опухоли, и тут замер, наконец заметив некую весьма выдающуюся деталь. Он лежал абсолютно обнаженный, и его мужской орган, налившись кровью и обретя деревянную твердость, выпрямился во весь гордый рост в неприличной близости от ладони женщины. Молниеносным движением Леонтиск схватил край покрывала и прикрыл восставшую мужскую «гордость». От стыда он закрыл глаза и почувствовал, что заливается краской.
– Я… извиняюсь… – зачем-то выдавил он.
– Ах, полноте, голубок, – в голосе женщины не было ни тени насмешки. – Не нужно меня стесняться, я целительница, и перевидела в жизни больше голых мужчин, чем иная портовая девка.
– Целительница? – все еще смущенно повторил он за ней, приоткрывая один глаз.
– Именно. Младшая жрица из храма Асклепия. Я здесь для того, чтобы осмотреть твои ссадины, юноша, и помочь, насколько это возможно. Но ты, как видно, и сам знаешь толк в медицине – не каждый сможет определить, какое из травмированных ребер у него сломано.
– Боюсь, мои познания в медицине неглубоки, и касаются лишь ран и переломов, – спасибо армейским лекарям-костоправам, что соблаговолили научить. – Леонтиск с ненавистью поглядел на свой изуродованный бок. – Что касается остального… Заурядная желудочная хворь, например, может изолировать меня от людей дня на три.
– О, клянусь Панакеей, с желудком нужно обращаться бережно, тщательно выбирать то, что употребляешь в пищу. Неразборчиво брошенное в котел мясо одного-единственного больного животного может вызвать эпидемию в целом городе или армейском лагере.
– Ха, слышали бы это наши спартанские фрурархи-интенданты! Они постоянно повторяют, что солдат должен есть все, включая песок и камни!
– Н-да. Не удивительно, что солдат чаще выкашивают утробные хвори, чем неприятель. А ну, перевернись на спину.
– Больно. Лучше я поднимусь.
Сын стратега встал у кровати, прижимая к паху свернутое в бесформенный ком покрывало. Жрица, притворившись, что не замечает этого, продолжала изучать покрывавшие его тело синяки, ссадины и раны. Следующую половину часа она смазывала поврежденные места остро пахнущей травами едкой мазью и накладывала повязки. Леонтиск молча, как подобает выпускнику агелы, терпел боль и жжение. Честно говоря, сон не принес ему большого утешения. Напротив, молодой воин чувствовал себя совершенно разбитым, боль и слабость воспользовались этим отдыхом, чтобы полностью захватить его измученное тело.
За окном стоял сумрачный афинский вечер. Небо, впрочем, было безоблачным,
Однако жестокая память не позволила Леонтиску долго упиваться этим восхитительным ощущением. Он вспомнил, что жизнь Эврипонтидов все еще находится в опасности, и бездействие каждый час эту опасность умножает. Великие боги, сколько времени потеряно! Позыв к активным действиям на мгновенье прорвал путы болезненной вялости. Леонтиск с досадой посмотрел на целительницу, бинтовавшую в этот момент его колено.
– Долго еще? – он постарался изгнать из голоса охватившее его нетерпение, что удалось не вполне.
– Еще чуть-чуть, – она старательно обматывала его ногу широкими витками полотна. – Торопишься куда-то, голубок?
– Да… то есть… не знаю. Не подскажешь ли, любезная матрона, сколько я проспал?
– Сутки с лишним, – она качнула высокой прической. – Ты был так измучен…
– Сутки, о, боги! – сердце екнуло в груди Леонтиска. – Хм, а, случайно, никто не выражал желания встретиться со мной?
– Тебе совершенно ни к чему, юноша, разговаривать со мной намеками. – Жрица затянула повязку на колене последним узлом, подняла взгляд. – Я и моя сестра Ларида, управляющая этим доходным домом, очень многим обязаны господину Терамену Каллатиду. Он доверяет нам конфиденциальные дела, и тебя мы принимаем тоже по его просьбе.
Она улыбнулась, искренне и дружелюбно.
– Ты ведь спрашивал про господина Терамена, не так ли? Так вот, он здесь и ждет, когда я закончу тебя латать.
– Великие боги! – взволновался Леонтиск. – Терамен здесь! Так что ж мы тут время теряем? Проведи меня к нему, немедленно!
Он поймал себя на том, что, позабыв о своем обнаженном естестве, размахивает руками, и торопливо вернул простыню на прежнее место.
Целительница кивнула.
– Перевязка закончена и теперь твоим ранам лучшие лекари покой и Хронос. Не мешало бы, тебя, конечно, искупать…
– В Аид купанье! Нет времени!
– Это так, к сожалению. Сейчас тебе принесут одежду и проводят. Прощай и всего хорошего, юный воин. Да хранит тебя Асклепий.
Четверть часа спустя, нервно расправляя на груди складки безупречно белого хитона, Леонтиск шагал по коридору вслед за молчаливым пожилым рабом-каппадокийцем. Коридор был серым, плохо освещенным и поневоле напомнил Леонтиску мрачные и сырые туннели, в которых ему пришлось вчера спасаться от преследователей. Впрочем, дверь, которой коридор заканчивался, разительно с ним дисгармонировала: дубовая, лакированная, с круглыми медными умбонами, она уместнее выглядела бы на парадном крыльце какого-нибудь совсем не бедного купеческого особняка.