Баллада о неудачниках
Шрифт:
Дверь я толкнул с некоторой опаской. Вилл клялась, что охранный амулет меня пропустит, но тогда она была рядом. А сейчас — нет. Как эта дрянь будет работать без хозяйки, я понятия не имел. Подумав, я тыкнул в порог мечом. Ничего не произошло. Я тыкнул дальше, провел на полу длинную черту. Снова ничего. Убедившись, что нарушителя не разбросает по комнате, как дракона, я отважился и шагнул.
Дом встретил меня тишиной. Ни голосов, ни звона посуды, ни торопливых, неровных шагов… Я медленно пошел по коридору, заглядывая зачем-то в комнаты. На кухне так и осталась лежать горкой неубранная в шкаф посуда. В каминной валялась на столе забытая
Если Вилл не вернется, все так и будет лежать. Плошки, амулеты, тряпье... Покроются пылью, потускнеют.
Тихо.
Совсем тихо.
Даже время не движется.
Ужас накатил волной, мутной, как озерная вода. Мне стало трудно дышать. Сердце гулко ухало в груди, тишина выла и давила на уши. Так было, когда умер дед. Его обмыли и оставили на столе, и я зашел в комнату, мне было любопытно и немного страшно — совсем немного. Я стоял и смотрел на стол, на лежащее на нем длинное, сухое тело, обмякшее и безвольное. Тогда я вдруг понял, что я в комнате один. Совсем один. Тот, кто лежит на столе — это уже не мой дед. Просто чужая, мертвая оболочка, бессмысленная, как скорлупа выеденного яйца. Тогда эта очевидная мысль повергла меня в панику. Зажмурившись, чтобы не видеть тело, я на ощупь выскочил из комнаты и выбежал на залитый солнцем теплый двор. Там говорили люди, голготали гуси, вдалеке мычала корова — и эти звуки стерли плещущуюся во мне тишину, размыли ее, унося прочь. Через десять минут я уже играл в вышибалы с мальчишками. Детская глупость, конечно. Но большего страха я в жизни не испытывал. Ни под Муассаком, ни под Тулузой, ни когда с петлей на шее стоял.
Помотав головой, я вытер о штаны вспотевшие ладони. Плохо это. Нельзя так. Нельзя. О живом, как о мертвом не думают. Так и накликать недолго.
К дьяволу.
Вот вернется Вилл — и все уберет. И посуду, и расческу, и ботинок этот дурацкий.
А глупостей думать не надо.
Сидеть неподвижно было невыносимо, и я, поднявшись, прошелся по комнате, остановившись перед книжной полкой. Одни названия я даже прочесть не смог, в других буквы были знакомы, но слова из них получались непонятные, такое и спьяну не выговоришь. Нашлось и несколько нормальных, на английском. Вытащив наугад книгу, я раскрыл ее в середине, подивишись удивительно крохотным и ровным буквам. Писарь над ними, наверное, вечность корпел.
Пи-ро-ки-не-ти-чес-ки-е вер-баль-ны-е ко-ды. Я пролистнул картинки. На них люди размахивали руками, а вокруг бушевал огонь. Те-ле-пор-та-ци-я, прак-ти-кум. Длинные столбцы расчетов, чертежи и схемы.
Откуда-то из-под кровати с тоскливым писком выбралась Колючка. Паутина свисала у нее с усов седым кружевом. Сколько Вилл этой саксонке платит? Да ее гнать надо.
Колючка подошла ко мне и встала на задние лапы.
— Мя! — задрав голову, сообщила она.
— Точно-точно. А теперь возвращайся, откуда пришла.
— Мя, — утвердилась в своем решении Колючка и полезла по моей ноге, как по дереву. Глаза у нее выпучились от усердия. Не выдержав, я ухватил паршивку под мышки, ощутив пальцами соломенную хрупкость ребер, и посадил на колени. Пускай порадуется. Ничего, не облезу. Колючка преданно вытаращилась на меня и затарахтела. Я погладил ее пальцем по круглой твердой головенке.
Видимо, дело это было доброе и богоугодное. Потому что уже со следующей книгой мне повезло. Жи-вот-ный мир Бри-та-ни-и: мле-ко-пи-та-ю-щи-е, — продрался через частокол букв я. О. Вот оно. Животный.
Картинки были невероятные. Удивительный мастер их рисовал. Звери таращились на меня со страниц, словно живые. Кажется, ткни пальцем — почувствуешь шерсть, и тепло, и движение мышц под шкурой. Никогда такого не видел — а я в картинках разбираюсь. В детстве у меня неплохо получалось рисовать, даже отец Гуго хвалил. Потом-то, конечно, я эти глупости забросил, но на живопись все равно внимание обращал — на рисунки в книгах, на картины, на фрески. Всегда рассматривал, что как сделано. И такого вот — не видел.
Я листал книгу, и передо мной проходил парад уродцев. Мохнатые твари, лысые твари, твари в чешуе, с рогами и без рогов, с клыками и когтями. Вот же пакость.
Пожиратель кур нашелся в самом конце. С картинки на меня пялилась мерзостная бурая дрянь — точно такая, как рассказала бабка. Голое пузо, грива по спине, куцый хвост. И когти. Впечатляющие такие когти, прямо как рыболовные крючки. Прихватив книгу и Колючку, я перебрался из-за стола на кровать и приступил к чтению.
Разбирать написанное было сложно. Некоторые буквы я опознать не мог, не говоря уже о словах. Вот что такое квазиразумный? Разумный — это понимаю. А «квази» зачем? Для чего? Я потел, сопел и продирался через текст, как шатун — через зимний лес. То есть с отчетливым желанием кого-то убить нахрен.
— О-би-та-ет в су-хих лист-вен-ных ле-сах…
Колючка пролезла под рукой и уселась поперек книги, самозабвенно тарахтя. Я аккуратно спихнул ее на подушку.
— Уйди, дура, не до тебя. Пи-та-ет-ся листь-я-ми и пло-да-ми. В ра-ци… раци-он… рацион входят и белковые про-дук-ты: на-се-ко-мы-е…
Колючка вновь возникла перед книгой и кокетливо изогнулась. Показала, так сказать, товар лицом.
— Да-да, хорошая девочка. Отстань. Я занят. Ляг поспи, — я передвинул книгу повыше, оставив Колючку с той стороны.
— В от-сут-стви-е пи-щи мо-жет миг-ро… мигри-ро… мигрировать… о господи! к на-се-лен-ным… Колючка!
Блохастая дрянь, разбежавшись, сиганула на книгу и, подтягиваясь, заскребла задними лапами по обложке.
— Ты что творишь! — я ухватил паршивку за шкирку и поднял в воздух. Колючка поджала хвост, покачиваясь у меня в руках, как подвешенная за черенок спелая груша.
— Врешь. Нет у тебя на морде раскаяния.
Я опустил Колючку себе на живот. Меховая пакость тут же плюхнулась на спину, поймала мой палец и начала его старательно вылизывать. Язык у нее был шершавый, как спил доски. Ну что тут будешь делать…
— Ладно, черт с тобой.
Я отдал левую руку в полное Колючкино владение, перехватив книгу правой. Если приловчиться, можно страницы и так переворачивать. Неудобно, правда, листы слишком тонкие, но торопиться мне некуда.
Колючка жевала мой палец, урча и чавкая от усердия. Маленькая кровожадная гадость.
Невозможно же сосредоточиться.
Я начал сначала.
«Хобгоблин относится к квазиразумным существам. Имеет коричневый окрас кожи, с чем связано его второе название — брауни. Голова и спина покрыты густым жестким мехом бурого либо рыжего цвета, у самцов вдоль хребта и по бокам видны несколько черных полос. У самок окрас однотонный. Самцы в холке достигают высоты 0,8 фута, при ходьбе на задних конечностях — 1,6 фута. Самки несколько меньше, высота женской особи в холке — до 0,6 фута, стоя на задних лапах — до 1,3 фута. Челюсти мощные, предназначены для перемалывания растительной пищи, но справляются и с тонкими костями. Передние лапы вооружены короткими загнутыми когтями, с помощью которых хобгоблин роет земли и в случае необходимости обороняется от врагов».