Баловень
Шрифт:
Юрий Алексеевич почувствовал себя неважно ближе к обеденному перерыву. Приняв рекомендованную секретаршей таблетку, он снова окунулся в бурную обкомовскую деятельность, однако импортная пилюля так и не принесла обещанного инструкцией облегчения. Врач обкомовской поликлиники, проверив давление, пульс и зачем-то заглянув ему под веки, подвёл короткий итог:
– Переутомление у вас, Юрий Алексеевич. Я вам выпишу больничный. А вы будьте добры, езжайте домой и как следует выспитесь.
Ещё неделю назад Коробов-старший, воспользовавшись советом эскулапа, поехал бы «лечиться»
Ни отец, ни сын, не ожидали, что встретятся, более того, они и не желали этой встречи. Просто не знали, о чём им говорить. Наверное, им обоим нужно было время, чтобы осознать новую, непривычную реальность. Однако судьба распорядилась по-своему. Первым опомнился Коробов-старший, оглядев с ног до головы сына, стоящего у окна столовой, он спросил, вполне осознавая бессмысленность вопроса:
– Как дела?
Сыну стало неловко за отца. Он впервые видел своего родителя в состоянии беспомощности. Слова вырвались сами по себе. Против его воли:
– Папа, давай поговорим? – Пашке очень хотелось, чтобы отец, привычно отшутившись, уклонился от разговора. Но, вопреки его ожиданиям, Юрий Алексеевич молча подошёл к столу и, опустившись на свой стул, приглашающе махнул рукой:
– Давай поговорим…
Павел, в душе проклиная себя за необдуманный поступок, расположился напротив. Не зная, как начать непростой разговор, он просительно взглянул на отца. Тот понимающе кивнул:
– Тяжело тебе? Стыдно, наверное…
Парень почему-то почувствовал облегчение от совсем неласкового тона родителя. Опустив глаза, ответил, чувствуя, как краска заливает его лицо:
– Стыдно… Я ведь вижу, что у вас с матерью полный разлад. Не разговариваете, спите в разных комнатах. Поверь, я не хотел, чтобы так получилось…
Юрий Алексеевич перебил:
– В этом ты как раз меньше всего виноват. Твой фортель, лишь послужил катализатором.
Пашка почувствовал, как в нём просыпается неподдельное любопытство:
– Значит у вас это давно?
Отец печально улыбнулся:
– Мы прожили с твоей мамой не один десяток лет. Тебе, конечно, сейчас не понять, как можно прожить с человеком, не испытывая к нему никаких чувств кроме благодарности. Прожить без любви, но в мире и согласии. Твоя голова забита юношеской ахинеей вроде «вечной и искренней любви». Но, поверь мне, своему отцу, что так не бывает.
Пашка был далёк от идеалов «чистой и взаимной любви», но решил подыграть родителю в его философских откровениях:
– А как бывает?
– Есть такая штука. В философии называется «общественным договором». По-моему, он вполне применим и в семейных отношениях. Так сказать, де-факто. Вот мы и жили, вернее, живём с твоей матерью в рамках этого самого договора.
Павлу стало скучно. Ему захотелось побыстрее окончить, так и не успевший набрать обороты разговор:
– Вообще-то я не об этом. Мне действительно стыдно. Стыдно, что из-за меня у тебя столько неприятностей. И на работе, и дома. Пойду я? Перед мамой я после извинюсь.
Юрий
– И всё? Так просто? «Извините, я больше не буду»? – Отец решительно указал на стул. В его голосе зазвучали железные нотки. – Сидеть! И будь любезен выслушать меня до конца.
Пашке вновь пришло в голову, что он открывает отца с новой, доселе неизвестной ему стороны. Послушно опустившись на стул, парень вопросительно взглянул на родителя:
– Я слушаю тебя, папа.
Юрий Алексеевич подошёл к буфету и налил себе полстакана коньяку. Вернувшись за стол, он пригубил глоток янтарного напитка и вновь взглянул на сына:
– Тебе не предлагаю. Хочу думать, что ты ещё не знаком с крепким алкоголем, – помолчав пару секунд, продолжил с задумчивым видом. – Знаешь? Я почему-то не сильно удивился, узнав, что ты натворил. С отпрысками больших начальников, случаются вещи и куда более серьёзнее. Мне иной раз кажется, что у них, как говорят в народе, «блатных», в голове некая программа есть. И она, эта программа, сводится к простейшему постулату: «брать от жизни всё, что можно. Особенно то, чего нельзя другим». Ну, а ежели случится беда, то предки отмажут. Оградят, так сказать, от последствий.
Павел позволил себе иронично улыбнуться:
– Можно сказать, что раньше «так» не было!
Отец навалился грудью на стол и, чуть повысив голос, ответил:
– Со мной так не было! И знаешь почему? – не дожидаясь встречного вопроса, ответил сам, – потому что мой отец, твой дед, по двенадцать часов вкалывал у токарного станка. А твоя бабушка, по моей линии, столько же времени проводила у ткацкого станка. И денег моей семье хватало лишь на самое необходимое для выживания.
Пашка хотел было молча проглотить короткую исповедь отца, но не смог удержаться:
– А как же мама? Ведь мой дед, отец мамы, не стоял у станка.
Юрий Алексеевич вдруг успокоился. Отпив ещё один глоток, он поставил стакан на стол и с чувством гордости ответил:
– Твоя мать – святая женщина! – подумав пару секунд, продолжил, – нет. Не так. Твоя мать – необыкновенная женщина! Женщина способная на самопожертвование. Я-то думал, что она посвятила себя моей карьере… Господи! Как я ошибался…
Сын решился прервать монолог отца:
– В чём ты ошибся?
Юрий Алексеевич надолго задумался. Затем, подняв глаза, сказал, пожав плечами:
– Выходит, что и не ошибался. Просто неправильно её воспринимал. Она помогала мне строить карьеру для того, чтобы в будущем проложить дорогу тебе. Своему сыну. Вот и вся недолга. Но я сейчас не об этом.
– А о чём?
– О твоих ровесниках. Из категории «блатных», – Юрий Алексеевич вновь пригубил из стакана, – знаешь, что самое страшное? Это то, что они правы в своих требованиях. Не они создавали эти правила жизни «избранных». Это началось задолго до сегодняшнего дня. Они лишь пользуются правилами, созданными такими людьми как твой дед. По материнской линии, конечно. И мы, нынешние отцы и деды, обязаны обеспечить им защиту. В случае чего. И сейчас я сделал то, что должен был сделать.