Бандитский век короток
Шрифт:
Только на подъезде к столице, когда за окнами вагона замелькали уродливые, грязные строения промзоны, неимоверное напряжение отпустило его. Оба попутчика, севшие в Минводах, вышли еще в Ростове и дальше Гром ехал в купе один. Попив с утра чая, он закрыл дверь на замок и, развязав тощий вещмешок, разложил на неудобном столике подарки для родных, соображая, чего бы еще такого прикупить в Москве. Отцу он вез уникальную курительную трубку фирмы «Данхилл», которую подарил Грому один английский корреспондент, спасенный из заложников. Англича нин говорил, что она стоит многие тысячи баксов.
Младшему
Курский вокзал неприятно поразил Алексея, встретив его базарным шумом, криками и пестротой. Покупалось и продавалось все. За те десять минут, которые он провел там, ему успели предложить: такси, квартиру, сауну, гостиницу и девочку. Гром понимал, что за те четыре года, которые он провел вдали от столицы, она не могла так уж сильно измениться. И все же, уезжая тогда, он запомнил Москву совсем другой.
Электричка до городка, в котором жил Гром, отправлялась с Ярославского вокзала. Спустившись сначала в метро, Алексей затем передумал ехать в подземке. Он поднялся на эскалаторе, вышел из метро и неторопливо побрел по московским улицам, заново привыкая. Заглядывая в магазины, провожая глазами красивых девушек и шикарные машины. Сквозь расслабленность его и безмятежность нехорошо, неясно бередила душу тоска.
В тот момент, когда Алексей выходил из кондитерской, держа в одной руке пирожное, а в другой банку пепси-колы, неясное томление как-то сразу сформировалось. Ярко и больно обожгла его дикая мысль. Он не хотел ехать домой. Подсознательно он пытался оттянуть долгожданную встречу. А Гром доверял своей интуиции, или, если угодно, своему звериному чутью, которое много раз спасало ему жизнь.
С Ярославского вокзала он уехал быстро, впрыгнув в последний вагон отходящей электрички. По мере приближения к дому беспокойство всё возрастало. Необъяснимая потасовка с ментами на вокзале окончательно выбила его из колеи, и, когда Алексей вышел из автобуса неподалеку от родного дома, его буквально трясло.
Гром подошёл к подъезду. Уже совсем стемнело. Снова пошел снег и резко похолодало.
Вихрем взлетев по щербатой лестнице на четвертый этаж родной «хрущобы», Алексей погладил шершавый дерматин на двери своей квартиры, даже зачем-то понюхал его.
Прижавшись к косяку так, чтобы его не было видно в «глазок», Гром позвонил три раза «своим» звонком: два длинных, один короткий.
Пустой, нежилой тишиной откликнулась квартира. Никто не закричал радостно, не щелкнул, открываясь, замок.
«Наверное, нет никого. Наверное, все ушли куда-то», — повторял про себя Гром, еще и еще раз нажимая на кнопку звонка. Как же так, ведь он сообщал телеграммой день приезда.
— Ты чего трезвонишь, обалдуй чёртов?! Чего трезвонишь? — Надтреснутый голосок гулко раскатился в пустой тишине подъезда. Гром обернулся: из приоткрытой двери квартиры напротив боязливо
— Это же я, Клара Павловна. Я, Алёша. Вы что, не узнаете меня? — сказал Гром враз севшим голосом. Старушка нерешительно сделала шаг из квартиры и замерла, подслеповато, снизу вверх вглядываясь в лицо Алексея. Из её намертво провонявшей квартиры вышла маленькая белая кошечка и потерлась о штанину Грома.
Соседка наконец узнала его и вдруг неожиданно заплакала, запричитала в голос, упав Алексею на грудь.
— Господи, Алёшенька, мальчик мой, горе-то какое, вот горе-то, а?! — Старуха тяжело повисла у него на руках, готовая потерять сознание.
— Подождите, Клара Павловна, я ничего не понимаю, — чужим голосом повторял Гром, чувствуя, как захлестывают его мутные волны холодного скользкого ужаса. — Я ничего не понимаю, какое горе, у кого?
Старушка разом перестала плакать и в свою очередь со страхом уставилась на него.
— Так ты что же, ничего не знаешь?
В салоне «шестёрки» было так накурено, что хоть топор вешай. Рулев приоткрыл окно и раздавил в забитой пепельнице очередной окурок. Снова похолодало. Майор повернул ключ зажигания и включил печку. Второй час он ждал Грома у его подъезда. Несколько раз он порывался подняться к нему в квартиру, но не решался.
Хлопнула подъездная дверь, и тёмная фигура опустилась на покосившуюся лавочку, замерла сгорбившись. Замерцал в темноте огонек сигареты…
Выйдя из машины, майор присел рядом, прикурил новую сигарету от окурка старой, покосился на Грома и произнёс тихо:
— Ну, здравствуй, что ли, капитан.
— Здорово, Витек, — глухо отозвался Алексей после долгой паузы.
Они помолчали. Заметив, что его друга бьёт крупная дрожь, Виктор Михеевич сказал:
— Одет ты не по погоде, Гром, пойдём-ка в машину.
Алексей поднялся и медленно, как автомат, пошел, загребая ногами снег и сутулясь. Рулеву показалось, что его друг не очень понимает, где он находится и что с ним происходит.
Согревшись в машине, Алексей перестал дрожать. Он выпил сто граммов коньяка, налитого майором, закурил, отказавшись от шоколадки, и, глядя в ночь за лобовым стеклом, тихо спросил:
— Кто их убил, Витя?
Этого вопроса Рулев боялся больше всего. Он знал, что будет после того, как он назовет Грому имя. Будет война. А война в его, майора, родном городишке, покой которого он обязан охранять и защищать, была недопустима, и Рулев заюлил:
— Видишь ли, материалы следствия не позволяют пока с уверенностью сказать…
— Не ври мне, Витя, пожалуйста, — тихо прервал его Алексей. — Просто скажи.
Никогда еще Рулев не был так противен сам себе, но, сжав зубы, он упрямо процедил:
— Не знаю.
Тягостное молчание повисло между ними. Открыв дверцу, Алексей молча полез из машины. Ухватив за ремень, Рулев рывком вернул Грома на место.
— Не дури. Пойдем к тебе, нам есть о чём поговорить.
— Не, — мотнул головой Гром. — Не пойдём. У меня ключей нет.