Банк
Шрифт:
В парилке находился всего один человек, пара не было. Влад надел рукавицы, открыл дверцу печи, на него дохнуло жаром, обожгло. Он брал в руку ковшик, зачерпывал как можно меньше воды, старался как можно дальше ее забрасывать, другой рукой прикрывал лицо. Набросал пятнадцать маленьких ковшиков, решил — хватит, закрыл дверцу, поднялся наверх. Пока возился с печкой, в парилку вошло еще четыре человека — двое постарше, оба эдаких пузатых бородатых колобка, двое других помоложе.
— …А на прошлой неделе, — услышал Влад обрывок разговора толстяков, — я познакомился знаешь с кем? С бароном фон Витте!
— Уж не того ли самого потомок?
— Того, того! Он один из директоров
Столбик термометра приближался к ста десяти градусам, пот сначала выступал на коже маленькими каплями, они постепенно полнели, а потом стекали быстрыми струйками.
— Ну и сколько у тебя супермаркетов — два? — спрашивал один другого из второй парочки.
— Да нет, уже четыре, — отвечал тот.
— Ну и какой из них лучше?
— В принципе, они все одинаковые.
Влад удивился — парень не старше его, а уже четыре супермаркета. Круто. Молодец, однако. Ребята тем временем беседу продолжали.
— Мне, — сказал первый, — все-таки восемьдесят четвертый больше нравится: и музыка интереснее, а заглавную песню перевел — так и текст весьма приличный.
«Ух, — усмехнулся про себя Влад, — как тут не воскликнуть: о времена, о нравы! Раньше бы сразу догадался, что речь идет о музыкальной группе „Супермаркет“, бывшей популярной в начале прошлого десятилетия, ныне же мозги в одну сторону направлены — деньги, бизнес, — вот и попал впросак». Чуть-чуть побил себя веником, после нырнул поочередно в оба бассейна, вернулся к ребятам.
На столике стояли креветки, майонез в блюдце, хлеб. Семеныч добивал горшочек с жарким.
— Мы без тебя не начинали, так что присаживайся быстрей, — сказал Николай.
— Не спеши, Владик, ой, не спеши! — возразил Иван. — Если бы ты был здесь, то, пока я ковырялся в горшке, вы бы уж все креветки съели, а так — как раз вовремя, закончил с мясом — принялся за морепродукты!
— Так вот, выступал посредником в решении проблемы неплатежей между предприятиями, — рассказывал последнюю новость Саша две недели отсутствовавшему Лобченко, — работал так полтора года, заимел себе репутацию, все были довольны, вдруг — раз! — и нет ни его, ни шести миллиардов у одного завода.
— Ни проблемы неплатежей, — засмеялся Семеныч.
— А почему ты думаешь, что он исчез именно с этими деньгами? — возразил Лобченко, бережно разделывая креветку и обмакивая ее в майонез. — Вдруг они пропали без него, и ему ничего не оставалось, как сматываться?
— То есть что значит «без него»? — спросил Александр.
— А то, — Лобченко сделал большой глоток пива, — что он мог быть просто одним из звеньев цепи, просто поддерживал контакты между предприятиями, был посредником, его подставили, эти миллиарды выцепили, а он в дураках и остался. Вон, например, руководители «Эрлана» слиняли — что, вместе со всеми теми средствами, которые должны остались? Нет, просто взяли кредиты у банков, вложили их в нерентабельное строительство, вбухали в рекламу — короче, обанкротились, вот и пришлось бежать, и я не думаю, что с миллионами долларов.
— Насколько я помню, «Эрлану» вообще фатально не везло, — вытирая испачканные пальцы прямо о простынь, вставил Семеныч, — они даже когда кому-то решили долг отдать, валюту на ММВБ в «черный вторник» купили, тут уже сама судьба — а не их злой умысел — всем руководила. Если же мы вспомним, как у «Глория-банка» ценностей на миллион выкрали, и одни клиенты сразу, как узнали об этом, сбежали из него, в некоторой степени в ущерб другим, которым ввиду всего этого пришлось столкнуться
— Я знаю, если не брать во внимание различную мелкоту типа «Первой финансово-строительной компании» и иже с ними года три-четыре назад, — подхватил Лобченко, — только двух феноменальных кидал: Мавроди, обувшего всю страну, и Долгова, который, исчезая, не позабыл десять миллионов баксов с собой прихватить, но если первый с кем надо поделился и в дураках оставил в основном простой народ — не пойдет же какая-нибудь бабушка за своими пятьюстами тысячами из Хабаровска к нему в Москву, верно? — то второй, видно, решил все себе оставить — иначе зачем бросать отечество и бежать? У него одна квартира в столице под «лимон» стоила, с мраморными полами, комнатой для прогулок с собакой…
— Это все из-за фамилии, — жуя, произнес Коля, — я на них всегда обращаю внимание и уже знаю, что если банкир — Долгов, футболист — Косолапов, а мент — Хватов, то хорошего тут не предвидится.
Все засмеялись. Креветки быстро были съедены, встали на новый заход.
— Да-а, были времена, — протянул Семеныч, продолжая разговор по дороге, — выехал из Москвы в какой-нибудь Иркутск, Владивосток или Тюмень, расклеил объявления типа «Принимаем вклады от населения под шестьсот годовых», собрал денежки, расплатился с местными бандитами и обратно — квартирку себе приобрел в центре, домик в Шувалово да официальный бизнес открыл — живи себе, поживай.
— Ну а коли башку пробьют? — спросил Влад.
— Так, во-первых, я к примеру, а во-вторых, я же говорю «у населения» — а оно не пробьет. Вон, писали, какой-то простой инженер, для игры в «МММ» квартиру продавший и все, соответственно, потерявший, доведен был этим до отчаяния, — так не Мавроди пошел поджигать, а себя облил бензином на Красной площади да начал орать, размахивая спичками. Ничего, уняли.
В парилке под стук веников продолжили о Мавроди.
— Он слишком высоко замахнулся, — сказал Лобченко, — начал с государством соревноваться, а оно этого не любит. Эмэмэмовские акции ничем не обеспеченные бумажки — те же самые нынешние КО и ГКО — купил за восемьдесят процентов от номинала, а тебе через несколько месяцев сто возвращают, да еще проценты сверху платят, а в руках ничего и не подержал: деньги — воздух — деньги. Пока наши умники в Минфине до этого додумывались, Мавроди уж всю страну в свое АО вовлек — да и остальным понравилось, все эти «Доки-хлебы», «Телемаркеты» — а потом хлоп! — и народу шиш вместо репки.
Саша, выпрямившись во весь рост, похлопывая себя по плечам и груди веником, сделал замечание по поводу народа:
— Мне кажется, русскому человеку приятно то, что его обманывают. Объявили коммунизм и всеобщее благоденствие через двадцать лет — поверили, гурьбой побежали; в семидесятые, когда уж было видно, что ничего не получится, рабочие в цехах водку пили с утра до вечера, но все равно верили, что вот где-то есть образцовые заводы и примерные работники, они и вытянут к всеобщему счастью; в начале девяностых объявили капитализм, люди сразу решили разбогатеть, ничего не делая, — купил акцию, продал акцию — вот и сапоги жене, и дом в Париже. Но не бывает же такого!