Банк
Шрифт:
— А я вас хочу обрадовать, молодой человек, — сказала она. — Сын отправился с друзьями на какой-то рок-концерт, а отец у соседа пивком балуется — так что мы с вами будем абсолютно одни, и ваши опасения по поводу возможной встречи, выходит, совершенно напрасны.
— У меня ощущение праздника, — только и ответил гость, после того как вошел в комнату и увидел стол с нагроможденными на нем блюдами, стоящими свечами. — Будто у тебя день рождения и мы решили отметить его у тебя дома, вдвоем, с вином и свечами. Будет ужин, потом мы потанцуем, после — постель, так, не сердись, не хмурь брови, я понимаю, папа-сын, я просто говорю о своих ощущениях.
— Ну, день рождения у
Когда Влад вернулся из ванной, Жанна расставляла блюда на столе в ином порядке, плюс к тому же на нем появилась бутылка «Пятизвездной» водки, уж начавшей запотевать. Он сел на стул.
— Так, — произнесла хозяйка, подняв вверх правую руку с зажатою в ней ложечкой, — сейчас я буду за тобой ухаживать. Что ты скажешь по поводу сельди под шубой и говяжьего студня в качестве холодных закусок?
— Я могу только сказать, как я тебя люблю! И как хорошо ты меня уже знаешь — все обожаемые мною блюда, моя любимая водка!..
— Истины, если они истинны, не стареют. Путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Стоило мне усадить тебя за стол — и я сразу услышала слова, которые ты не произносил уже несколько дней. А пить с тобой чуть ли не постоянно и не знать, какое именно спиртное ты любишь, — уже странность. Ладно, вот я тебе положила, принимайся за еду.
— М-м, как вкусно. Дай я тебя чмокну в благодарность.
— Прожуй сначала, — засмеялась она.
— Если бы я был поэт, я бы написал о тебе оду. Начиналась бы она так:
О, как прекрасна «сельдь под шубой»!..
— Так это ты оду сельди пишешь, а не мне.
— Нет, не говори, написал бы обязательно. Да, наверное, интересно было бы быть поэтом — особенно эдаким восточным, и писать витиеватые арабские стихи. Я себе даже представляю — сижу я в расшитом золотом халате, курю себе кальян, на голове у меня феска с кисточкой, вокруг бегают рабы с обнаженными торсами. Передо мной стол, ломящийся от яств, а в голове складываются в дивные строки слова, обращенные к какой-нибудь прекрасной черноокой царице или хотя бы принцессе.
— Да, и что бы ты написал?
— А что-нибудь вроде этого, — и Влад стал читать, пытаясь имитировать восточное произношение:
— У моей Зулейки-ханум Губы — как рахат-лукум! Щеки — как персики из орбината! Глаза — как сливы из шахского сада! Азербайджанской дороги длинней Зулейкины черные косы, А под рубашкой у ней Два… абрикоса! И вся она — ва! — Как халва!— Как здорово… Это ты сам?
— Да нет же, в который раз повторяю, что не пишу стихов. Это наш русский поэт начала века, но я его фамилию даже не помню. Как-то на «А», но не помню. Но чем плохо для автора — его произведения переживают его самого? Однажды я приболел, сидел дома, пялился в ящик, и тут вдруг целая передача по четвертому каналу, днем, и я вот так случайно на нее напал. Посвящена она была этому поэту, вел ее наш местный актер, читал замечательно, особенно сей «персидский цикл», или «мотивы», не знаю, как правильно. Запомнилось еще одно четверостишие:
Постучал он ей в окошко: «Добрый— Ну скажи, что класс!
— Скажу, но почему так получается: пишет человек такие смешные и, на мой взгляд, замечательные стихи, они даже поселились в твоей голове, закрепились в памяти того актера, еще, может, в чьей-то, а от фамилии его осталось только начальное «А».
— Ну, пожалуй, чтобы твою фамилию помнили полностью, надо быть уже Пушкиным или Лермонтовым. Но ведь это чрезвычайно сложно. А сколько замечательных произведений вообще существует на свете, любых — литературных, музыкальных, сколько прекрасных, так называемых «малобюджетных» фильмов, да еще к тому же всяких польских, чешских, о которых мы ничего не знаем! Зато «Бэтмен-3» знаком каждому, хотя бы только по названию. Если бы не одна девочка, писавшая мне проникновенные письма в армию, я, может, и вообще не узнал бы о том, кто такой был Саша Черный, и не загорелся желанием прочесть у него все, что смог найти. И кто знает, наткнулся бы я когда на эти чудесные строки:
Тишина. Поля глухие. За оврагом — скрип колес. Эх, земля моя Россия, Да хранит тебя Христос!— Да… — задумчиво произнесла Жанна. — Борщ будешь?
— Твой борщ — да за величайшее благо почту! Кстати, я еще одно восточное стихотворение того поэта вспомнил, голова — как мешок с цитатами, валяются они там в беспорядке, руку в него опускаешь — никогда не знаешь, на что наткнешься, вот и попробуй тебя сейчас уверить, что все запомнил за раз.
— Не уверишь, — наливая первое ему в тарелку, сказала она, — три стихотворения за одну телепередачу — слишком много.
— Ну и ладно. Спорить не будем. А слушать будешь?
— Буду с удовольствием.
— Ну, слушай:
Много есть персиянок на свете, Но собою их всех заслоня, Как гора Арарат на рассвете, Лучше всех их Зулейка моя! Почему? Потому: Много персов есть разных на свете, Но собою из всех заслоня, Как гора Арарат на рассвете, Больше всех ей понравился — я! Почему? Потому: Много есть ишаков в нашем месте, Сосчитать их не хватит ста лет, Но глупее их сразу всех вместе Муж Зулейки — Гасан-Бен-Ахмед. Почему? Потому! —и тут актер пальцами выстроил у себя на голове рога.
— Ха! — Жанна громко засмеялась. — Вот это да, ну, здорово. Класс! Борщ нравится?
— Конечно да.
— А то ты совсем не ешь.
— Так я стихи тебе читал.
— Хватит читать, ешь давай. Слушай, а может, создадим с тобой дуэт, эдакую литературную группу, типа куртуазных маньеристов, и будем стихи писать? Раз ты чужие любишь, у тебя и свои должны получиться — а я буду твоей моральной поддержкой, твоей боевой подругой.