Банк
Шрифт:
— Зачем же тогда выносить свое детище на ее суд? — спросил Влад. — Самоотдавайся себе в одиночестве на здоровье. Если написал книгу — сиди за столом, перечитывай и радуйся своему таланту, картину — повесь на стену у себя дома и ходи около нее, любуйся, создал музыкальное произведение — пиликай самому себе на скрипке…
— Вы утрируете, — парировал Василий. — Если художник думает прежде всего о публике, то он уже не творец, он ремесленник. Главным для него становится не акт созидания, а желание продать вышедшее из-под рук его как можно дороже. Вкус толпы, как известно,
— Согласен вполне, — кивнул Влад, — но как тогда объяснить, что вплоть до «Born in the USA» Брюса Спрингстина «The Wall» «Пинк Флойда» была рекордсменом по количеству недель, проведенных на верхней строчке хит-парада в Америке?
— В вашем вопросе содержится и ответ. Сравните «Стену» с «Рожденным в США» — все становится ясно. Это то же самое, что несколько лет ходить обедать в «Метрополь», а потом вдруг решить питаться в армейской столовой. Да и попробуйте меня убедить, что «Good bye a blue sky» Уотерс написал, чтобы порадовать своих слушателей, а не потому, что ему хотелось создать такую песню. Широкая популярность достойных произведений — загадка, но это явление гораздо более редкое, чем общее поклонение пошлости, грязи и примитивности. То, что художник выносит все-таки свое создание на суд, означает, что он ждет оценки тех, чье мнение ему дорого, — для меня важно, например, что скажут о моей картине наиболее близкие мне люди, мои друзья, чем, простите, то, что подумаете о ней вы.
— Я ничего не думаю, ибо не вижу перед собой предмета, который может вызвать мысль.
— Правильно! — ничуть не расстроился Василий. — Потому что вы дилетант и профан. Для вас моя картина — нагромождение, причем бессмысленное, пятен, я же в ней вижу и вазу — можете называть ее кувшином или горшком, — и цветы, чувствую, как в полураскрытое окно врывается свежий ветер и тихонько шевелит лепестки ромашек и фиалок…
— Если уж касаться живописи, то для меня более привлекателен реализм, — сказал Влад.
— Хе, — вздохнул его оппонент, — понабрались слов… Ну что такое реализм? И что такое искусство?
— Искусство, — вставил Константин Сергеевич, — по Гессе, например, — «всего лишь замена, хлопотная, оплачиваемая в десять раз дороже замена упущенной жизни, упущенной любви».
— Правильно, — не стал спорить Василий. — Искусство — это фантазия. Элемент творчества есть во многом — в рассказе учителя на уроке истории он может присутствовать так же, как в движении кисти художника и как в работе сварщика, ибо варить можно тоже с вдохновением. Вот первое и последнее — и есть реализм, служащий конкретным целям. Искусство же никому не служит, оно само по себе.
Да и жареный цыпленок на столе выглядит все же несколько аппетитнее, чем на картине, согласитесь.
— Теперь уже утрируете вы.
— Нисколько.
— Значит, ни денег, ни славы вы не желаете? — спросил Влад.
— А на что они мне? — поднял брови Василий. — На хлеб насущный всегда найду, когда понадобится, наготу прикрыть есть чем, крыша над головой имеется, что до славы — так это прах, «что мне судилище человеков, если надо мною есть Высший Судия». Как говорил Святой апостол Иаков: «Что такое жизнь ваша? Пар, являющийся на малое время, а потом исчезающий». Дар Божий за деньги не получить, а желание славы есть тщеславие и самолюбие, то есть грех. Ладно, уважаемые, засиделся я с вами — до новых встреч! Вы, Владислав, у нас Жанну похищаете?
— Да, — только и ответил другой гость.
— Правильный выбор. А меня на свадьбу пригласите?
— Что? — опешил Влад и представил себе Василия, шествующего во главе свадебной процессии, впереди жениха и невесты, с недельной щетиной, косматого, в грязных спортивных штанах с отвисшими коленками и в стоптанных тапочках. Во рту у него — «Беломор», а в руках — картина, натюрморт или пейзаж. — Ну, — сказал он после некоторой паузы, — если побреетесь, причешетесь, то…
— Ха! — воскликнул тот. — Да я специально посещу парикмахерскую, а еще обещаю дня за три до торжества выйти из запоя, а еще — надеть свой костюм, хоть он мне, пожалуй, и будет сейчас велик — если его моль до сих пор не съела, — а еще специально к этому дню написать огромную картину и сочинить поздравление в стихах.
— Тогда, — сказал Влад, — милости просим.
— Спасибо! — И Василий, театрально приложив руку к сердцу, кивнул, развернулся и ушел.
— Пропащая душа, — сказал отставной генерал. — Зря ты его, Костя, привечаешь.
— Ничего не зря, — ответил хозяин, — у него кроме художников-собутыльников никого больше нет. Если еще мы его оставим, совсем сгорит. Пусть ходит, если нравится. Мне он, кстати, не надоедает — если, конечно, не совсем пьяный.
— Вот именно — если не совсем, — пытался съязвить Игорь Николаевич, но у него не вышло — было заметно, что говорит он не зло, просто ворчит себе по-стариковски. Видимо, ему больше хотелось пообщаться с будущим зятем, но вмешательство Василия этот план нарушило. — Ты вот, Владислав, его на свадьбу пригласил, а знаешь, какой он противный, когда пьяный?
— Ничего, — ответил гость, — в конец стола посадим, пусть пьет себе потихоньку.
— Та-ак, — Константин Сергеевич потер руки, — а на чем мы в прошлый раз остановились, а?
— Не помню, — сказал Влад, — да и неважно это уж теперь.
— Почему? — удивился отставной генерал.
— Не знаю, я себя что-то усталым чувствую, да и Жанна, наверное, уже пришла — пойду-ка я домой. Запала у меня никакого, и сейчас я плохой спорщик — вон как Василий меня растряс.