Банк
Шрифт:
С мыслями о предстоящей свадьбе Влад начал свой рабочий день в среду. Отвлекали его от них частые звонки, новые инструкции ЦБ, кои надо было изучить, и скопившаяся за время его руководства отделом кипа бумаг, которые он ежедневно обещал себе разобрать, но откладывал «на завтра». И только когда он отправился с Косовским на обед, вдруг вспомнил о том, что сегодня истек двухнедельный срок со дня предоставления кредита ООО «Айс М», которое с момента списания полутора миллиардов не провело по своему счету ни одной операции. Хоть времени было достаточно — и сегодня до конца рабочего дня, и завтра вполне годилось, —
До конца дня никто так и не позвонил — нет, конечно, раздавались какие-то звонки, но того, которого он ждал более иных, не было. На вечер они с Жанной запланировали поход в БДТ, но, когда явились в театр, ни вполне достоверно изображаемые трагические события играемой; пьесы, ни двести граммов дрянного коньяку в буфете не могли отвлечь его от непонятного, отвратительного ощущения где-то внутри, в желудке; именно физически противного и тяжелого ощущения. Жанна поначалу была весела, чувствовалось, что у нее настроение на подъеме, как, впрочем, и во все последние дни, но быстро заметила состояние Влада и, после того как не получила ответа на свои многочисленные вопросы о причине его отрешенности и невнимания к спектаклю, надулась, пусть и ненадолго. Он понимал, что никаких причин для беспокойства у него нет, что все нормально, но совершенно необъяснимо что-то грызло его изнутри и давило сверху, как будто его опустили глубоко под воду и толща ее навалилась своей тяжестью на каждый квадратный сантиметр его тела, пыталась сжать его легкие, раздавить его всего.
В разгар спектакля, всего спустя пятнадцать минут после антракта, он вдруг вскочил, с трудом протиснулся меж коленками зрителей и спинками кресел соседнего ряда, вышел наружу. Вздохнул как можно глубже, ослабил узел галстука, подошел к буфету, попросил еще коньяку. Парень с тоненькими усиками и маленькой бородкой понимающе кивнул, отмерил в пластмассовом стаканчике сто граммов, перелил в тонкостенный с дурацкой красненькой полоской и подвинул его Владу. Грязные пластмассовые стаканчики с метками двадцать пять — пятьдесят — сто чрезвычайно его раздражали, и он вдруг не выдержал, спросил у бармена:
— А нельзя просто завести стограммовые стопки?
— Что? — переспросил тот с такой тупой блаженной улыбкой, что Влад просто махнул рукой, взял коньяк и минеральную воду да присел за столик. Выпил, вытер салфеткой губы, скомкал ее и бросил.
Подумал: «Надо пореже пить, или лучше вообще бросить. Это ж где я читал — при развивающемся алкоголизме часто появляются необъяснимые чувства тревоги, беспокойства, страха… Где-где, не помню. К черту, алкоголь здесь ни при чем. А страх есть, да, именно страх, вот оно, слово, вот он, термин! Тьфу! Наверное, просто устал — столько событий навалилось за последнее время… Правильно, не бери в голову, расслабься».
Вдруг отворилась дверь в зал, вышла Жанна и быстрым шагом направилась к нему. Окинув внимательным взглядом стол с двумя стаканами — пустым и ополовиненным, — за которым сидел ее жених, она произнесла:
— Может, ты мне объяснишь, что происходит?
— Не знаю, — вяло
— Раз устал, поехали домой, — вполне серьезно, без всякого сарказма сказала Жанна.
— Домой не хочу. Давай лучше в «Дог энд Фоксе» в бильярд погоняем.
— Да что с тобой! Мы ведь вроде в театр пришли, не так ли?
— Ну, ты иди смотри, я тебя здесь подожду.
Она покачала головой, выражение ее лица говорило: «Ну и типчик мне достался!» Потом развела в стороны руками и обратилась к нему:
— Хорошо, бильярд так бильярд.
Оделись, отправились в «Дог энд Фокс». Сыграли несколько партий, причем Влад довольно часто отходил от стола к стойке бара, располагавшейся в двух метрах от него, и прикладывался к коньяку, выпила и Жанна; постепенно его настроение улучшилось, да и она повеселела, в конце концов, при ничейном счете, последнюю, решающую, партию договорились не проводить, расплатились и поехали домой. По дороге он шутил, дурачился, она смеялась, едва же влюбленные переступили порог квартиры, как с жаром набросились друг на друга и, сбросив одежды, немедленно оказались в постели. Они долго занимались любовью, вместе приняли душ и, усталые, довольные, заснули, обнявшись.
Следующий день Влад встретил спокойно. Дождавшись одиннадцати часов утра, достал из стола визитницу, среди последних нашел серую с золотым тиснением, позвонил.
Звонкий женский голос на том конце провода ответил:
— АО «Ленэнерготеплострой», добрый день.
— Здравствуйте. Будьте любезны, Бойкова Петра Павловича.
— Одну минутку. Как вас представить?
— Друбский Владислав Дмитриевич.
В трубке зазвучала нудная мелодия, наконец послышалось:
— Вас слушают.
Влад подивился сухости тона и тому, что это его «слушают», как будто это его банк должен им деньги, а не наоборот.
— Петр Павлович, здравствуйте!
— Добрый день.
— Уж третья неделя пошла, а от вас — ни слуху ни духу. Будете нам деньги возвращать или облигации оставляете?
— Секунду, секунду. Во-первых, господин Друбский — да? — я с вами не знаком, во всяком случае, такого имени не помню, далее — что за деньги, что за облигации?
Влад вдруг понял, почувствовал, что этот голос принадлежит другому человеку, что тембр, тон, манера разговаривать — совершенно иные, страшная догадка мелькнула у него в мозгу, и скорее по инерции, чем сознательно, он произнес:
— Ну как же, полтора миллиарда под залог ОВВЗ на сумму триста двадцать четыре с лишним тысячи долларов США в кредит ООО «Айс М».
— Стоп. Уважаемый господин э-э… Друбский. Если это шутка, то не очень удачная. Если нет — то почему вы обращаетесь именно ко мне? Это ваше «Айс М» мне неизвестно, с вами я не знаком — что за мистификация?
— Так, хорошо. Я вам перезвоню через пятнадцать минут.
— Да мне что, звоните, только выясните сначала точнее, что вы от меня хотите.
— Хорошо, — сказал Влад и положил трубку. Уставив неподвижный взгляд в дверь, он просидел в оцепенении с минуту, потом встал, набрал код, открыл дверцу сейфа, достал оттуда пакет с ОВВЗ, положил его на стол, пролистал облигации. Затем быстро набрал номер отдела ценных бумаг. В трубке послышался смех, и только после него:
— Але!