Банка для пауков
Шрифт:
— Кстати, — сказал он в ту же ночь на оперативке у начальника горотдела, когда пытались вычислить преступника по горячим следам. — Есть у Ковалева один толковый паренек. Киллера, правда, не поймал, малого не хватило, зато пленочку вот эту обнаружил. Хорошо бы усилить опергруппу талантливой молодежью.
— Усилим, — сказал его заспанный заместитель, делая галочку в своем блокноте. — Шеф сказал в восемь утра пресс-конференцию устроить. Выступите?
— Выступим раз надо, — усмехнулся Саблин. — Раз начальство велит, мы им и спляшем, и споем. У нас ведь не работа, а все тридцать три удовольствия…
Так он и сказал окружившим его журналистам на вопрос «Что вы испытываете при мысли о том, что вам придется распутывать такое сложное и загадочное преступление?»
— Удовольствие! — заявил он с отеческой улыбкой. И пояснил: — Истинное удовольствие я испытываю всегда, когда сталкиваюсь в настоящим профессионализмом в чем бы то ни было. В литературе. В искусстве. В ремесле. И в преступлении. Совершивший это преступное деяние, кем бы он ни был, является профессионалом высочайшего класса. Он не оставил нам ни единого следа, ни единой зацепки, ни отпечатка
Ирина Надеждина не присутствовала на этой достопамятной пресс-конференции, поскольку уже давала показания в Лефортовской тюрьме. Содержали ее в одной камере с проститутками, детоубийцами и квартирными аферистками.
Проехавшись по центру столицы, поразив обывателей своей пышностью, силой, сплоченностью и влиятельностью криминальные похороны достигли своего апогея на кладбище. Несколько часов звучали поминальные речи. Матерые воры, убийцы и рэкетиры плакали, не стесняясь своих слез, будто прощались с родным отцом. Хотя было там много и простых горожан, присоединившихся к процессии просто из любопытства. Толпа была значительно разбавлена милиционерами в штатском и репортерами. Правда фото- и видеосъемку запретили, но скрытых камер было много. Репортеры газет и телевидения удерживались на почтительном расстоянии сердитыми постовыми.
Фраэрман подумал, что в свои пятьдесят девять он выглядит намного моложе и гораздо лучше, чем многие присутствующие здесь его ровесники и коллеги по преступному бизнесу. Некоторые из них уже в сорок лет выглядят полными развалинами. А все почему? Потому что не бросают привычек своей забубенной юности. Кто водку глушит стаканами, кто гергерыча всласть колет, иные на девок запали и «виагрой» травятся, ночами с девок не слезают, а потом сандалии откидывают… А вот он следит за своим здоровьем. Уже в сорок лет он отказался от выпивки и мясного. Трудно было поначалу, но к счастью в этом мире кроме мяса есть много калорийной и вкусной пищи: спаржа, артишоки, моллюски, морской гребешок, лососина, устрицы… Он установил над собой самоконтроль. Пил только немного вина, разбавленного водой, обычно перед обедом. Не курил. У него в доме был оборудован превосходный спортзал с тренажерами и бассейном. Его жена больше не интересовалась половой жизнью, но и Мосю уже не тянуло на постельные подвиги с каждой что подвернется. Слава богу, сейчас ему было достаточно открыть журнал «ТВ&Кино-ревю» и ткнуть пальцем в любую приглянувшуюся физиономию, и ее (его) к нему доставят в течение часа. Не потребуется даже охраны и лимузина. Сам (сама) прискачет, как только узнает, что его (ее) желает видеть сам великий Фраэрман. Однако он в отличие от покойного Вано не сластолюбив, и чтобы удовлетворить свою мужскую потребность, ему вполне хватает двух девушек, одна виолончелистка из консерватории, другая студентка из Гнесинского (и той, и другой он оплачивал квартиры и платил вполне щедрую зарплату, чтобы они пока не думали о замужестве и вовремя делали аборты). Жил он на даче, в лесу, у озера и ежедневно совершал моцион: прогуливался, дышал лесным воздухом перед завтраком и вторично перед сном.
Моисей Фраэрман всегда был привлекательным человеком и с годами не обзавелся пивным брюхом, а только слегка раздобрел, что только подчеркивало его крепкое здоровье. Ему еще не стыдно было показаться на пляже в компании с молоденькой студенткой — еще вполне сходил не за дедушку, а за папу. И что единственное по настоящему огорчало его в этой жизни — это чрезмерное внимание к собственной персоне со стороны посторонних и в частности прессы, внимание, которое было логически необходимой добавкой ко всему его образу жизни. С одной стороны всенародная слава приятно тешила душу, придавала значимость его персоне. И вообще, для чего он в свое время шел на сцену? Плох тот артист, который не мечтает стать «народным» или «заслуженным». Но слава славе рознь, и Мося как никто другой понимал, что в большей части устремленных на него взглядов сквозит не восхищение, а зависть и ирония. С одной стороны, ему на это было наплевать. Но с другой… Мог же кто-то из таких вот фанатиков-правдоискателей нацелить роковой ствол на светлую голову несчастного Вано?
Гроб с телом Вано Марагулия был установлен между могилой великого врача, который своим подвижническим трудом завоевал любовь московской бедноты еще до революции и юноши-летчика, который протаранил фашистский «юнкерс», несший груз смертоносных бомб на столицу. Моисей Фраэрман стоял у гроба в узком кругу родственников: вдовы Вано, его брата, мужа сестры и сына. Он был уверен, что его горе глубже, чем у них.
Фраэрман обернулся и посмотрел на Тенгиза Марагулия, стоящего рядом с матерью. Глаза юноши были полны слез. Ему было приятно видеть, что тот плачет. Хорошему, любящему сыну не грех поплакать на могиле отца, это не признак слабости, а скорее дань чувствам. Фраэрман желал бы, чтобы его сын тоже плакал о нем, когда он умрет. Но, к несчастью, у него родными были только две дочери, уже взрослые, а приемный сын, Олег, хоть и оставался правой рукой отца, был все же не родной, и с годами становился все более секретарем, чем сыном.
Подошедший к молодому человеку низкорослый мужчина с безволосым, морщинистым, как печеное яблоко, лицом и черными, прилизанными, словно облитыми смолой волосами, взял его за локоть,
— Дядя Мирза… — со слезами в голосе сказал Тенгиз.
Тот поднес палец к губам и с постным лицом устремил глаза на гроб. Мирза подошел специально, как только увидел, что молодой человек привел на похороны отца какую-то чужую девку. Подойдя поближе, он сумел подробно ее разглядеть. Миловидное русское личико, заплаканный печальный взор, макияж крайне умеренный, но все же есть. Черное резко контрастирует с белоснежной кожей ее лица, рук — Господи, неужели он вздумал привести на похороны родного отца одну из своих шлюх? Силы небесные! Мирза был потрясен. И не только он. Он видел осуждающие взгляды окружающих, каменное лицо матери Тенгиза, насупленные брови Дато, слеза висела на его крупном щетинистом носу, похожая на соплю… Поистине Вано сейчас переворачивается в гробу…
Ростовский авторитет Александр Буров по кличке Санька-Бурый закончил последние слова своей речи, настолько уснащенной лагерной феней, что не сидевший в тюрьме человек вряд ли смог бы его понять. Один Бог знает сколько еще продлятся эти клятые похороны…
Да, приходилось констатировать, что хотя Тенгиз и был хорошим сыном и частенько папаша давал ему «порулить», по-настоящему он не был ни достаточно мудр, ни достаточно силен. И его появление на похоронах отца с этой лахудрой лишний раз доказывает, что корабль Марагулия остался без капитана. Какой вывод из этого следует сделать маленькому еврею? Скоро начнется дележка. И делить будут не деньги, а отрасли. Сферы влияния. Может быть, регионы. И в этой связи труднее всего придется вам, Моисей Лазаревич. Потому что вы научили этих Япончиков отмывать деньги, учреждать банки и консорциумы, играть на бирже и переводить деньги за рубеж. Огромная часть общака прошла через ваши талантливые пальцы, голуба, композитор вы наш, и растворилась в недвижимости на Майями, превратилась в некий уютный замок в Испании, универмаг в центре Сингапура, легла уставным капиталом в банчике на атолле Паго-Паго, стала стадом скаковых лошадей, платой за обучение дочек в Оксфорде и компенсировали провалившиеся гастроли вашего мюзик-холла на Тихоокеанском побережье США. И первым вопрос об этом поставит Булгахтер. И поставит он этот вопрос ни перед кем иным, как перед Тиграном Мурадяном. Последний сегодня не присутствует, может, правда, смотрит репортаж о похоронах из своей камеры по телевизору. Бутырка отсюда недалеко, так что когда обсуждали маршрут, которым должен был проезжать траурный кортеж, некоторые горячие головы предлагали даже проехать мимо тюрьмы и в момент проезда всем машинам кортежа засигналить и зажечь фары…
«Идея блестящая, но Вано бы ее не одобрил, — тихо, но твердо заявил им Мося. — Ни к чему вам привлекать излишнее внимание к Мурадику.» А про себя он сказал, что подобная выходка станет прямым намеком на то, что именно Мурадик по выходу из тюряги займет главенствующее место в бандитской иерархии. А это было еще ой как спорно!
Почтенный Тигран Суреныч влетел в тюрьму три года тому назад и все из-за того что не слушал его, Мосиных, советов. Тебе же говорили, дурень старый, забудь ты о своем проклятом прошлом, о том, что ты вор в законе, обо всяких там блатных «понятиях» и «законе зоны». Ты уже перерос все это, ты — банкир, учредитель холдинга, глава корпорации, чать, несолидно тебе на джипе по городу носиться, козлов отстреливать. Нет же, мало того, что носится, но еще и людей сбивает, еще и с места происшествия удирает, еще и гаишную машину задевает, так что она с места в кювет, еще и гаишное начальство в ней оказывается. И начинаются гонки по всему городу, как в голливудском фильме — со стрельбой, перевернутыми машинами, автоматными очередями, но все гораздо кровавее, грубее, грязнее и совершенно не киногенично, потому что все же не в Голливуде все это поставлено, а живьем — безо всяких дублей. И тут уж как ни пытались титулованные адвокаты доказать, что Мурадик ни грамма не пил, а если и пил, то за рулем не сидел, а если и сидел, то другой машины, а если и этой, то никакой погони не было, он оказался просто в состоянии аффекта и мчался по зову души на дачу, где умирала его старушка-мать… — гаишники как один уперлись рогом и в случае оправдания лихача-убийцы пообещали организовать грандиозную забастовку. И чуть было не организовали. Так что бедняге дали-таки пять лет, хотя и обещали скостить треть срока за примерное поведение. Черт бы его побрал, а какое еще может быть у него поведение, сидючи в персональной камере с телевизором, холодильником и мобильником под рукой? Иногда, правда, когда в тюрьме происходят проверки, его переводят в общую камеру, а его апартаменты вновь превращаются в то, чем были призваны служить изначально — комнату отдыха и политпросвещения работников охраны.
Моисей Фраэрман не был бандитом в полном смысле этого слова, он никогда не совершал никаких налетов, не грабил сберкасс и квартир, он в жизни не держал в руке оружия, разве что газовик поносил одно время, когда это было модно. Однако он варился в среде бандитов, он делал один с ними бизнес, имел долю в их бизнесе и, как следствие, одну с ними философию и психологию. Более того, он обладал одним из крупнейших состояний в стране и прекрасно сознавал, что всем этим он обязан своим связям с бандитами. Он вдруг увидел, что безвременно ушедший Вано уступил свое место именно ему, Мосе. Возможно, конечно, что ему некоторое время придется делить власть с Мурадиком, но тот даже если скоро выйдет из тюрьмы, снова по глупости и недалекости своей куда-нибудь влетит. И тут уже хлопать ушами будет нельзя. Мося готов был ждать своего часа с безграничным терпением. Он знал, что если проявит твердость и гибкость, то в скором времени приобретет неограниченную власть. Но для этого ему потребуется обзавестись когортой преторианцев, которые пойдут за него в огонь и в воду. Впрочем, у него есть своя частная охранная фирма, в которой работают такие головорезы, что будь здоров. Есть еще бригады, которые «пасут» музыкальные киоски города, их тоже человек тридцать… или пятьдесят. Хватит ли этого, чтобы контролировать город? Весь этот город?